Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
– Так больше нельзя, – он сжал кулаки, – с ноября все тянется, с тех пор, как я вернулся из России, и все ей рассказал, ничего не скрывая. Полгода прошло, так больше нельзя… – он не мог выполнить просьбу жены:
– Не просьбу, требование, – поправил себя Инге, – я говорил тете Марте о встрече с Пенгом, – письмо от китайца пока не приходило, Инге и не надеялся на весточку, – рассказал о его знакомцах Левиных, отдал ей тетрадку Марты, описал случившееся в Новосибирске… – Инге покраснел, – но в этом я признаться не могу, мне стыдно… – Сабина настаивала именно на
– Ты обязан описать и эту… – жена запнулась, – эту девушку, обязан упомянуть, что Генрик тоже с ней виделся… – Инге хмуро сказал:
– Она сидела за нашим столом на банкете, Генрик ее пригласил. Они вообще могли больше не столкнуться… – Сабина раздула ноздри:
– Нечего гадать. Тетя Марта обязана обо всем знать, она вызовет Генрика, расспросит его. Если эта девушка напоминала покойную тетю Розу, то, может быть, она имеет отношение к Левиным… – Инге отозвался:
– Она точно имеет отношение к Лубянке… – Сабина с треском захлопнула альбом для эскизов:
– Тем более позвони ей… – Инге вздохнул:
– За полгода я так ничего и не сделал. Полгода, как мы с Сабиной живем раздельно… – в передней раздался лязг засова. Сабина крикнула:
– Адель, Генрик, взгляните на пробный оттиск конверта для пластинки… – гостям вечеринки дарили сингл, как выражался Генрик, – небольшой диск с песнями Шуберта, записанный весной:
– С брелоками для ключей тоже все идет отлично… – гости получали связку осенних листьев, золоченой и бронзовой кожи, из новой коллекции Сабины, – к следующей неделе все будет готово…
Рояль утих. Инге услышал шаги в коридоре. Сабина носила твидовый костюм цвета спелых ягод. Короткая юбка открывала загоревшие на израильском солнце колени. Кинув большую сумку на пол, она достала из кармана связку ключей. Инге откашлялся:
– Сабина, как ты… – бросив через плечо: «Позвони тете Марте», жена скрылась в гардеробной.
– Mann und Weib, und Weib und Mann, Reichen an die Gotter an…
На кухне квартиры приглушенно играло радио. Сабина следила за стальной кастрюлькой на плите. В пузырьках закипающей воды поблескивал стеклянный шприц. Достав из кожаного несессера ампулу, Адель ловко надломила носик:
– Запись, – она задумалась, – пятьдесят восьмого года. Жалко мистера Ланца, он умер совсем молодым… – Сабина поняла, что еще не слышала ничего красивее. Голоса сестры и покойного тенора сливались в мощную волну:
– Вместе мужчина и женщина достигают Божественной гармонии… – она прикусила губу, – как Инге мог так поступить? Он меня любит, я всегда верила ему, я не могу и подумать о ком-то другом… – Сабина вспомнила тихое утро в приморском пансионе под Инвернессом:
– Почти десять лет, как мы женаты, – она шмыгнула носом, – говорят, что это опасное время. Инге молодой мужчина, он хочет детей, а я ничего не могу ему дать… – Сабина прислонила трость черного дерева к плите. На фотосессиях и интервью, на встречах с заказчиками, она избегала пользоваться костылем, как она про себя называла трость:
– Это плохо для имиджа, – вздохнула девушка, – я тоже всегда на сцене, как и Адель… – в квартире царила тишина. Генрик уехал на раннюю репетицию, Инге работал:
– Мы с ним живем, словно соседи… – Сабина незаметно вытерла лицо рукавом халата, – на вилле в Герцлии мы почти не сталкивались… – Сабина не могла заставить себя забыть об измене мужа. Женские журналы советовали не обращать на такое внимания:
– Случайные связи не могут разрушить крепкую семью, – наставлял кто-то из журналистов, – не вините вашего мужа, у него, как и у всех мужчин, другие потребности. Для женщины эта сторона брака менее важна. Думайте о детях, не лишайте их отца. Простите ему ошибку, двигайтесь дальше… – щипцы в руке Сабины задрожали:
– Мне не о ком думать. У нас нет детей и никогда не появится. Если я подам на развод, Инге согласится, он чувствует свою вину. Но он быстро женится, он великий ученый. Всегда найдется студентка, которая почтет за счастье гладить ему рубашки и рожать детей…
Сабина помнила, что ей почти тридцать:
– Даже не это главное, – она вытащила шприц на салфетку, – главное, что у меня кости держатся на стальных болтах, что после тяжелого дня я не могу ходить, – Инге носил ее в ванную на руках, – что у меня никогда не будет сына или дочки… – Адель приподняла полу шелкового, затасканного халата:
– Здесь есть свободное место… – белая кожа сестры расцветилась желтыми, синими, пурпурными пятнами:
– Я отказалась от костюмерши, – грустно заметила Адель, – иначе оперные сплетницы всем бы раззвонили, что Генрик меня бьет… – Сабина тоже носила старый байковый халатик, с выцветшими рисунками мишек и кроликов:
– Я его помню, – удивленно сказала Адель, пока Сабина набирала лекарство, – ты его сшила в пятидесятом, что ли, году… – девушка помолчала:
– У тебя такие же мерки, как в шестнадцать лет… – Сабина протерла место укола спиртом:
– Ты похудеешь, милая. Курс лечения закончится, у вас появится дитя… – она дернула губами, – и ты похудеешь… – Адель отозвалась:
– Для голоса эти десять килограмм лучше, а во время беременности все певицы звучат сильнее. Гормоны влияют на манеру пения… – она обернулась:
– У тебя легкая рука, я ничего не заметила… – Сабина вернула шприц на салфетку:
– После ее плена у нее тоже изменился голос. Я слышала, что говорил маэстро Бернстайн. Она звучала, как взрослая певица, а не как подросток… – Сабина запретила себе говорить с сестрой о том времени:
– Она отказалась от медицинского осмотра, по понятным причинам. Но не только поэтому. Может быть, у нее было дитя в Сирии. Наверное, малыш умер, она бы не оставила новорожденного в руках нацистов. Бедная Адель… – Сабина понимала, что сестра никогда не отдаст ей ребенка:
– Даже если бы он родился благодаря Инге. Я бы тоже не смогла расстаться с моим малышом. Но если мы с Инге разведемся, и такого не случится… – она услышала тихий голос сестры:
– Помнишь, когда покойный дядя Питер привез Инге в Лондон, у него случались кошмары… – Сабина кивнула: