Вельяминовы. За горизонт. Книга 4
Шрифт:
Краузе знали и вахтеры гамбургских театров. Пара десятков марок привратнику служебного входа оперы сообщили ему, что семья Магдалены Брунс скромно сидела на первом ярусе театра:
– Они приехали на премьеру… – Краузе набрал номер автомастерской во Фленсбурге, – и скоро двинутся обратно… – привратник поделился сведениями и об адресе пансиона, где Брунсы сняли семейный номер. Малышке Магдалене перепало несколько букетов, из кучи цветов, заваливших сцену в конце представления:
– Моллер оставила адрес, – усмехнулся Краузе, –
Судьба Магдалены Фридриха не интересовала. Он был больше, чем уверен, что мадам де Лу, в прошлом Монахиня, давно сидит в Гамбурге:
– Она профессионалка, она не покажется в людных местах, тем более с ее лицом. Однако она появится на ферме, а остальное, что называется, ее дело…
Фридрих предупредил автомеханика, члена братства СС, о возможных гостях. Бывший унтершарфюрер на войне водил грузовики, где умерщвляли евреев:
– Он сделал вид, что служил армейским шофером, и британцы ему поверили… – Фридрих отдал распоряжение автомеханику обеспечить любые нужды гостьи. Краузе не хотел вдаваться в детали акции:
– Монахиня не оставит Моллер в живых. Предательницу дела фюрера ждет наказание, а больше нас ничего не волнует. Если заодно она решит избавиться и от Брунса, туда ему и дорога, социалисту…
С Ханой на пассажирском сиденье лимузина, ему меньше всего хотелось думать о мадам де Лу или Моллер. Отпив шампанского, порывшись в сумочке, девушка откинула назад черную копну волос:
– Это вам, мой милый… – прохладные пальцы коснулись руки Краузе, – маленький подарок в честь нашей встречи… – в обтянутой бархатом коробочке тускло блестели запонки старинного серебра, с гранатовой осыпью:
– Вещица с блошиного рынка… – Хана поглаживала его ладонь, – увидев их, я сразу подумала о вас…
Запонки Хана получила в неприметном особняке по соседству с Люксембургским садом. Тетя Марта деловито сказала по телефону:
– Иногда запонки, что называется, просто запонки. Микрофонов в них нет. Незачем тебе тратить свои деньги, для этого существует статья бюджета: «Оперативные расходы». Однако фотоаппарат другое дело. Слушай, как им надо пользоваться… – по уверениям тети, маленький кодак последней модели, мог снимать и в жерле вулкана, и в Антарктиде:
– Тем более, при таком освещении, как здесь… – студия трепетала огоньками свечей, Краузе хлопотал у стола.
Затянувшись сигаретой, делая вид, что читает, Хана незаметно взглянула на другой стол, письменный:
– Кровать стоит рядом, в алькове… – девушка поморщилась, – портфель он бросил на стол. Значит, надо все сделать тихо, пока он спит, и надо сделать так, чтобы он заснул… – Хана не переодевалась. Девушка только набросила на плечи серую, кружевную русскую шаль. Окурок, рассыпая искры, ударился о тихую воду канала под балконом. В темной глади отражалась яркая луна:
– Тетя Марта и дядя Максим в Мейденхеде смотрят телевизор, тетя Клара возится с клумбами, дедушка сидит на террасе с газетой. Джо и Пьер ужинают… – Хане стало жалко себя, – Адель и Сабина, с Инге и Генриком тоже здесь. Я не могу никого увидеть, вместо этого я должна… – девушка напомнила себе:
– Должна. Долг превыше всего. Его хозяева, нацисты, не уйдут от наказания. Я единственная, кого Краузе подпустил так близко… – ветер раздувал ее волосы, к груди она прижимала потрепанную книжку:
– «Доктор Живаго», – прочел Краузе, – я помню, что роман запрещен в СССР… – Хана протянула к нему руку:
– Я репетирую роль Лары для бродвейской постановки. Послушайте… – она шагнула вперед, – это словно о нас написано… – Краузе не мог двинуться с места. Низкий голос девушки, заполнив комнату, вырвался в звездное небо над Гамбургом:
– О, какая эта была любовь, вольная, небывалая ни на что не похожая! Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом, земля под ними, небо над их головами, облака и деревья… – Краузе и не понял, как он оказался на коленях. Выронив книгу, Хана обняла его:
– Не плачьте, милый… – она поцеловала влажную щеку, – не надо. Я здесь, я с вами. Мы будем счастливы вместе, Фридрих.
Тетя Марта велела Хане не рисковать снотворным:
– Ты останешься с ним наедине, – женщина помолчала, – в таких обстоятельствах сложно незаметно добавить порошок в кофе или вино. Но я думаю, что в квартире не окажется сейфа. Ему придется держать рабочие документы на виду или, по крайней мере, не прятать их далеко… – портфель крокодиловой кожи стоял рядом с письменным столом. Осторожно пошевелившись, Хана вспомнила заминку в голосе тети:
– Ты уверена… – в Лондоне тетя затянулась сигаретой, – уверена, что ты хочешь это сделать… – сидя у армейского образца телефона, Хана прикусила губу: «Я могу, тетя Марта. Могу». Старшая женщина неожиданно ласково отозвалась:
– Я знаю, что можешь, милая. Но хочешь ли… – Хана сжала руку в кулак:
– Тетя Марта, у вас никто не спрашивал, хотите ли вы скрываться от гестапо или советской разведки. И у бабушки Анны никто не интересовался, хочет ли она прыгать с палубы корабля в зимнее море… – тетя вздохнула:
– У нас не было выбора, милая моя. Но у тебя он есть. Ни я, не кто-то другой не можем заставить тебя… – Хана прервала ее:
– Тетя, мы обо всем договорились. Я своих решений не меняю…
Неслышно высвободившись из рук Краузе, она одним движением оказалась на антикварном ковре. Вечером они задернули шторы, студия тонула в полумраке. Сквозь щелку пробивалась серая дымка. Хана бросила взгляд на его стальной ролекс, валяющийся поверх груды скомканной одежды. Белое платье распростерлось по полу, черные, лаковые шпильки закатились под обеденный стол. Часы показывали шесть утра: