Венецианская блудница
Шрифт:
Лоренцо отошел с трудом: ноги подгибались. Да, все его желание, воля, все силы, ненависть… не осталось ничего. На смену хмелю минувшей ночи пришло похмелье, и оно называлось – страх. Он точно знал, чего боится. Еще в далекой юности, когда Лоренцо еще не знал любви, он спас тонувшую женщину. Она была не очень молода, но так красива, что он захотел от нее награды. Она согласилась, но не дала ему себя, а только поцеловала его естество, да так умело, что мгновенно освободила от переполнявшего желания. А потом сказала, что с восторгом легла бы с ним, но у нее нынче нечистые дни, и хоть любострастие возможно и в это время, она бы не хотела, чтобы капли ее крови случайно, в порыве
Это предостережение Лоренцо запомнил на всю жизнь, и вчера, нет, уже позавчера, когда он впервые обладал Лючией, он впервые взял женщину в ее нечистое время. Он был зол на нее и себя, но сегодня вновь слюбился с нею, и не просто слюбился – пил ее, целовал, захлебывался ею… И тот прежний, полудетский страх теперь снова водил по его спине ледяной ладонью, и снова звучали приглушенные слова рокового предупреждения: «Кто отведает этой тайной женской крови…»
Лоренцо так стукнул кулаком по столу, что вскрикнул от боли, и его голос слился с испуганным криком женщины, столь грубо вырванной из блаженного оцепенения.
– Встань! – с ненавистью крикнул Лоренцо. – Не смей тут валяться передо мной! Пошла вон!
Женщина в ужасе метнулась было к двери, но спохватилась, что совсем нагая, и забилась в угол, прикрываясь руками, глядя на него огромными глазами, полными – почему вдруг показалось такое?! – словно бы предсмертной тоски.
– Хорошо, я уйду сам! – прорычал Лоренцо и рывком подхватил с полу остатки своей одежды. – А ты… ты не выйдешь отсюда, пока не отдашь мне мои бу маги!
И свободной рукою он сгреб со стола скатерть, швырнул женщине, чтобы она прикрылась, чтобы не видеть больше этого тела, которое… которое…
Он не в силах был дальше думать – и выбежал из комнаты с хриплым стоном, похожим на рычанье смертельно раненного зверя.
20
Письмо в камине
Полдня просидела она в углу, закутавшись в эту скатерть, то придремывая, то просыпаясь от холода, то вновь засыпая.
Однажды заглянул Чезаре, склонился над Александрой, начал что-то говорить; она только взглянула на него незрячими глазами – и снова заснула, даже не дав себе труда услышать, о чем речь.
Проснулась от прикосновения чьих-то рук и забилась в крике, думая, что опять пришел Лоренцо, чтобы выпить ее душу, а потом растоптать тело… но нет, это были две костистые смуглые бабы в полосатых накрахмаленных юбках и белых сорочках. Рукава у них были засучены, и не успела Александра опомниться, как они подхватили ее с двух сторон и затолкали по горло в огромную лохань с теплой водой, откуда ни возьмись оказавшуюся посреди комнаты.
Когда первая оторопь прошла, Александра вспомнила немецкую старуху, «добрую бабушку», которая тоже вот так мыла ее, – и невольно улыбнулась сходству ситуаций.
Да, она улыбнулась – значит, она все-таки была еще жива, хотя и не ощущала своей души. Душу отнял Лоренцо… а тело осталось и с удовольствием ощущало тепло воды, и трение намыленной жестковатой ткани, и прикосновение к волосам проворных пальцев: служанки осторожно распутывали ее сбившиеся локоны, и обвивавшие их жемчужины срывались с нитей и падали одна за другой в воду. Как слезы. Александра вспомнила сказку, в которой слезы какой-то похищенной красавицы превращались в жемчужины, и отерла глаза
Эта процедура длилась так долго, что Александра почти не удивилась, когда, чистая и розовая, была извлечена из ванны, окутана нагретыми простынями и обнаружила, что за окном сумерки. День смешался с ночью в некий комок боли, и Александра содрогнулась, подумав о том, что принесет ей новая ночь. Тут же она старательно изгнала из головы все мысли, тем более что ей больно расчесывали мокрые волосы. Александра попросила заплести их в две косы. Служанки страшно удивились и даже начали спорить. Александра стояла на своем. Одна из служанок отложила гребень и вышла, но тотчас вернулась и, покорно кивнув, принялась плести косы. Александра поняла, что она ходила с кем-то советоваться и этот кто-то велел ей слушаться. Судя по тому, сколь быстро вернулась служанка, этот человек стоял чуть ли не за дверью. Наверное, Чезаре, подумала Александра, и ей стало немного легче, когда она подумала, что есть преграда в виде Чезаре между нею и князем. Впрочем… черт ли удержит Лоренцо, если он захочет к ней войти! Александра прижала руки к сердцу – и ее шатнуло: наверное, от голода. Конечно, она ведь почти два дня ничего не ела!
Словно прочитав ее мысли, одна из служанок опять ушла и воротилась с подносом, на котором была какая-то еда. Александра едва дождалась, пока на нее надели длинную кружевную рубаху из запасов Лючии Фессалоне и еще какое-то роскошное одеяние вроде казакина («Жалко, чай, платьев стало!» – угрюмо подумала она, вспомнив два своих изрезанных наряда), а потом служанки с поклонами ушли, забрав с собою лохань и кувшины и оставив Александру наедине с жареным цыпленком, большим ноздреватым сыром, пышными лепешками и маленькими, едва спелыми померанцами, из которых она осилила лишь один: больно кисло было. От всего же прочего остались только крошки и дочиста обглоданные косточки, и Александра, наевшись, так вдруг устала, что забралась на единственное ложе в этой комнате – на тот самый пресловутый стол! – свернулась на нем клубком, укутавшись в ту самую пресловутую скатерть, и мгновенно заснула.
Сразу появился Лоренцо… обнаженный и равнодушный Лоренцо. Он лежал рядом с нею на этом столе, скрестив на груди руки и холодно глядя в потолок, а Александра целовала его ноги и униженно молила о любви.
– Мои бумаги! – отвечал ей Лоренцо так отчужденно, что в комнате словно веяло стужей. – Отдай мне мои бумаги, тогда я возьму тебя.
Но у Александры не было никаких бумаг, у нее были только поцелуи, которые она щедро расточала Лоренцо, но это было все равно, что целовать мраморную статую: так невозмутим оставался он.
И вдруг она услышала шаги – торопливые шаги. Они на миг замерли под дверью, словно кто-то приостановился, вслушиваясь, что происходит в комнате, а потом створки с тихим скрипом приотворились и голос, показавшийся Александре знакомым, произнес:
– Письмо для синьора Анджольери!
Лоренцо лениво дал знак посланному приблизиться, и тут из темноты в зыбком колыханье свечей вошла… она! Сама Александра!
Синее платье в золотых розах, и жемчуг, обвивший золотые локоны, и много золота, бриллиантов, сапфиров на шее, на руках, в ушах… Это была Александра из вчерашнего дня, словно бы еще перед отправлением в театр или сразу после возвращения из него: ее розы еще не были смяты, а нити драгоценностей разорваны. А сердце еще не было разбито… И эта прошлая Александра держала в руке свиток бумаг и потрясала им, торжествующе выкликая: