Венецианская блудница

Арсеньева Елена

– Конечно! – с облегчением воскликнула Александра. – Наконец-то вы поняли! Я не только не знала – я до сих пор не знаю ничего!

Чезаре смотрел испытующе: он все еще не совсем доверял ей.

Александра махнула рукой:

– Да удастся ли мне когда-нибудь хоть что-нибудь понять во всей этой истории?! Может быть, ежели бы вы, Чезаре, поведали мне, за что меня схватили, притащили сюда из России, за что подвергли… – «Подвергли насилию», – так и хотела она сказать, да осеклась, только почувствовала, как загорелись щеки. Не надо лукавить перед собой и богом, которому сердце твое открыто, будто книга!

Чезаре слегка улыбнулся:

– Я имел о вас свое мнение, но дважды… дважды был убежден в его ошибочности.

Но когда б вы знали, сколько важны для синьора Лоренцо эти бумаги… когда б вы знали!

– Скажите, так буду знать, – буркнула Александра, порядком разозлившись от этих недомолвок, – и Чезаре хлопнул в ладоши, как бы решившись:

– Будь по-вашему! Быть может, господин мой меня осудит, но я верю, что поступаю правильно.

Он вынул из кармана два листка:

– Взгляните. Помните эти письма?

Собственно говоря, «письмами» их назвать было нелегко: просто два листка плотной желтоватой бумаги в потеках чернил. Вверху первого листка, внизу второго и еще в двух-трех местах слова были видны, впрочем, довольно отчетливо, и Александра прочла:

«Дорогая моя Лючия! Если ты читаешь это письмо… человека, известного тебе под именем Бартоломео Фессалоне… Похоже, кто-то из тех, перед кем я не раз грешил… кое я истинно любил…

…любил тебя со всею нежностью отеческой…

Грех мой, разумеется, не в том, что я удочерил тебя…»

Александра перевела дух. Бартоломео Фессалоне – Лючия Фессалоне! «Удочерил тебя» – значит, Лючия подлинно дочь князя Сергея Казаринова, а ее удочерил этот итальянец, крепко ее любивший и наконец решивший открыть Лючии тайну ее происхождения. Почему, зачем – пока неведомо. Может быть, это станет ясно дальше?

Но дальше шла вообще какая-то каша: о женщине по имени Бьянка, умершей в родах, о враче, о повитухе – это были даже не отдельные фразы, а обрывки слов, и Александра отказалась от попытки прочесть их. Потом ее глазам предстали причудливые черные разводы, не оставившие в словах даже подобия смысла, однако в двух почти целиком сохранившихся отрывках смысла было хоть отбавляй:

«Не знаю, чья месть… жаждущих моей крови. Может быть, сын того проклятого докторишки наконец-то разгадал тайну смерти своего отца, … тот юнец, раненный на дуэли, которого десять лет назад принесли в мой дом, и я выхаживал его со всей искренней заботливостью; правда, в его кармане я отыскал несколько чрезвычайно любопытных бумаг, компрометирующих одну из богатейших… отец, чью дочь я соблазнил и покинул… имя им легион…»

И вот, наконец, последние строки. Александра читала их, не веря глазам и чувствуя, как сохнет у нее во рту от ужаса: «…тебя я заклинаю моей отеческой любовью или тем невнятным чувством, которое я так называю: оставь этот город разврата, роскоши и смерти. Покинь Венецию, и как можно скорее. Отправляйся в Россию! Там же, где ты нашла письмо, ты найдешь остатки моих сбережений. Тебе этого хватит на дорогу. Поезжай, найди семью Казаринофф, заяви о своих наследственных правах. Будь счастлива, будь удачлива, будь отважна! Прекрасно понимаю…»

И все. Дальше опять была одна сплошная черная лужа, но… «Прекрасно понимаю», значит! Александра тоже все прекрасно поняла теперь. Вот доказательство того, что она втихомолку продолжала считать неким всеобщим наваждением, благодаря которому люди все время принимают ее за другую. «Найди семью Казаринофф, заяви о своих наследственных правах…» Верно, в том месте, где чернила сплошь затекли, прежде лежал текст, где рассказывалось «об итальянских похождениях князя Серджио» – кажется, так выразился однажды Чезаре? А вот интересно: эта самая Лючия будет шантажировать своего побочного отца, или у нее хватит ума принять на себя личину Александры, коль скоро она под ее именем угодила прямиком в княгини Извольские – что весьма вероятно?..

Господи! Александра выронила листки и схватилась за голову. Как же все запуталось! Если

Лючия и впрямь заняла ее место, то ведь она, Александра, сейчас формально обвенчана с Андреем Извольским… хотя свою «первую брачную ночь» провела с любовником сестры, отдав ему не только свою невинность, но и любовь.

Вот-вот! Александра так себе и представляла Италию по тем немногочисленным французским и английским романам, которые попадались ей в руки: маски, свечи, зеркала, кинжалы… Здесь все в масках – и в буквальном, и в переносном смысле, ведь все окутано тайной. Свечи не в силах рассеять ее тьму: так, озаряют какие-то мелочи, чтобы еще больше заинтриговать! Кинжалы – а не приставлен ли нож к горлу Лючии… в смысле, Александры: отдай бумаги, не то погибнешь! Зеркала – чудилось, она глядит в драгоценное венецианское стекло, а видит другое лицо, очень похожее на нее, но все-таки другое, и оно подмигивает, лукаво улыбается: «Всем сестрам по серьгам!» Вот уж воистину! Вот уж воистину! Право же, размотать этот клубок будет нелегко, если и вовсе не невозможно. А коли так – Александра похолодела от новой неожиданной мысли, – коли так, не проще ли оставить все как есть? Не искать концов, не путаться в переплетении судеб?..

– Неужели вы впервые видите это письмо? – недоверчиво спросил Чезаре, от которого не укрылось потрясение Александры.

– Клянусь как перед господом! – торопливо перекрестилась она, и у Чезаре насмешливо дернулся уголок рта, когда он увидел это размашистое православное троеперстие. Конечно, думает: эка здорово вошла в роль Лючия Фессалоне! Александре захотелось отвесить пощечину лукавому венецианцу, однако она сдержалась: только Чезаре может рассеять окружающий мрак!

– Но это странно. Это странно! – воскликнул Чезаре. – Ведь Маттео оставил свой берет в тайнике Фессалоне. Что же, старик был там один, без вас? И один читал предназначенное вам письмо?!

– Да не видела я этого письма! – потеряв терпение, выкрикнула Александра. – Не видела, ясно? И ни о каких бумагах знать ничего не знаю, сколько раз повторять?!

– Ну, кое-что вы о них знаете теперь, даже если не знали раньше, – сделал успокаивающий жест Чезаре. – Позвольте-ка, – он поднял оброненные листки. – Видите, вот здесь Фессалоне пишет: «…тот юнец, раненный на дуэли, которого десять лет назад принесли в мой дом, и я выхаживал его со всей искренней заботливостью; правда, в его кармане я отыскал несколько чрезвычайно любопытных бумаг, компрометирующих одну из богатейших римских…» – произнес Чезаре без запинки, что, несомненно, свидетельствовало, сколь часто он перечитывал сию фразу. – Богатейших римских семей, надо полагать, – добавил он. – Не знаю, конечно, назвал ли Фессалоне фамилию. Но я знаю доподлинно: речь идет о фамилии Байярдо, а тот злополучный юноша, который уже десять лет расплачивается за свою невольную вину и чужое преступление… ужасно расплачивается, смею вас заверить! – этот юноша не кто иной, как синьор Лоренцо Байярдо… известный, впрочем, в Венеции как Лоренцо Анджольери.

***

Он увидел, как побелело лицо Александры, и тихо усмехнулся:

– Да вы и этого будто бы не знали?! Ну что ж, поверю и теперь. Ему часто говорят: ну какой же вы Анджольери, вам бы следовало зваться Диаволо. Да и вы ему так говорили – еще до бегства своего в Россию, он мне рассказывал. А ведь только из-за вашего приемного отца он сделался дьяволом. Я-то знаю его с детства и помню совсем другим. Он обладал прихотливым характером, равно склонным к добру и злу, характером, представляющим соединение достоинств и недостатков, смешение пороков и добродетелей – как у всех молодых людей, впрочем! – и трудно было предугадать, в какой момент и какие свойства натуры должны возобладать над другими. Однако ученик в самые нежные годы угодил к достойному многознающему учителю! И первый урок был – подлость и алчность под маскою добра и участия!