Венецианский аспид
Шрифт:
– Не зовите меня Фортунато.
– Карман, прошу тебя! Помилосердствуй!
– Золото уже Антонио забрал, – сказал Шайлок.
– Мы его сейчас же обратно призовем, – сказал дож. – Он сговаривался с Яго, он будет арестован, теперь иди. Спасай город.
Я только повернулся бежать к дверям, как с галереи громыхнул знакомый голос:
– Ваша светлость! Сенаторы!
Толпа расступилась, и вперед прошел Отелло – весь задрапирован в полосатые шелка, золото с белым, а за ним по воздуху трепетала огромная накидка из золотого шелка, закрепленная на бронзовом сарацинском шлеме. За перевязь из желтого шелка на поясе у него был заткнут ятаган в изукрашенных самоцветами ножнах.
Дож обошел вокруг стола и упал на колени.
– О прошу вас, Отелло, генерал, умоляю – пощадите город. Венеция и есть, и будет вам верна. Не уничтожайте нас. Мы не знали. – И дож склонился так низко, что его дурацкая шапка уперлась рогом в пол.
Отелло глянул на меня.
– Дурак?
– Мавр, – ответил я. – Потрясный у тебя прикид.
– Ты чего это здесь затеял?
– Остановите драконью пудру, Отелло, – проныл дож. – Пощадите, пожалуйста, город.
– А, вот вы о чем? – сказал я и сунул кинжал себе в сбрую. – Это я вам мозги полоскал. У нас только то, что при мне сегодня было. Ну, мне еще Антонио ловить. Па-ка!
Явление двадцать пятое
Восстань из бездны, ужас черной мести! [337]
Я выскочил за дверь под взглядами множества смятенных зевак. Харчка заметил сразу – он высился над всею причальной суматохой. Рядом Бассанио помогал Антонио грузить сундук с золотом в гондолу.
– Харчок, останови их! – крикнул я, но долбоеб слишком долго разбирался, на кого направлена моя инструкция. Бассанио оттолкнул гондолу от пристани, Порция потянула его обратно к зданию суда, а лодка отплыла. Антонио стоял в ней и ухмылялся мне.
337
«Отелло», акт III, сц. 3, пер. М. Лозинского.
Я протолкался сквозь толпу, извлекая с копчика кинжал, – и на ходу сунул рукоятью его себе в кошель. Добежав до края пристани, где народ не так толпился, я размахнулся и метнул его.
Он просвистел над водой и вонзился в банку, на которой стоял Антонио.
– Промазал, – сказал купец.
– Да, – подтвердил я. – Смерть и проклятье!.. О!.. [338] Киньте его обратно, старина, будьте добры?
Антонио нагнулся и с трудом вытянул клинок из дерева. И довольно нагло улыбнулся, засовывая его себе за пояс: далеко, мол, не докинет совершенно точно. Но потом глянул на свою руку.
338
Реплика Отелло, там же, пер. П. Каншина.
– Липкий он какой-то.
– Ну да, еще какой, – снова подтвердил я. – Па-ка!
По середине студеного Большого канала острым углом прошла волна.
– Эт чо? – сказал один зевака, показывая на темную торпеду, гнавшую эту волну.
Остальные сгрудились ближе. Антонио проследил за их взглядами – и увидел, что к нему приближается. Заозирался, посмотрел на гондольера – и понял, что деваться ему некуда.
Надо отдать купцу должное – оказалось, он не хлюздя и не плакса, каким я его доселе считал. Он выхватил из-за пояса мой кинжал, развернулся лицом к наступавшей волне и пригнулся.
Она взметнулась из воды колонной шелковистого дегтя. Кожа ее сияла там, где на нее падали солнечные лучи. Его руку с кинжалом она челюстями прихватила в плече и перекатила его спиной в воду – кости Антонио слышимо хрустнули, когда она вспорола его передними лапами, не успели они оба рухнуть в воду с другого борта гондолы. В расцветшем красном пятне его утащило в зеленые глубины – и больше его не видели. Ни единого промедленья, ни задоринки в ее плавном стремительном движенье – она перепрыгнула гондолу, утащив с собой Антонио, так же легко, как могла бы вынырнуть снова в нескольких ярдах оттуда и забрать какого-нибудь другого купца, за ним еще одного, и еще, текучая, естественная и неотразимая, как само море. Элегантный ужас. Прекрасное чудовище.
Гондольер присел на корточки у себя на корме, когда гондолу бросило вбок от встречи с драконом. Едва лодка выправилась, он встал и уставился на красную кляксу в воде. Как и зеваки на берегу, он не верил своим глазам.
– Греби-ка лучше сюда, старина! – крикнул ему я. – Пока она не вернулась. – Гондольер налег на весло, и лодка устремилась к нам.
Я огляделся, перехватил взгляд Шайлока.
– Харчок поможет вам смыть кровь с вашего золота и отнести его домой.
Потом я поискал глазами Джессику – и увидел Бассанио: он зарылся лицом в плечо Порции, а та обнимала его. Проходя мимо, я пожал ему плечо:
– Он тебя любил, парнишка. По-настоящему. Мерзавец-то он мерзавец, но вот это, блядь, в нем было настоящее.
Толпа отчего-то шарахалась от меня прочь, и я шел сквозь нее беспрепятственно, пока не заметил Джессику. Она ухмылялась мне из-под мальчуковой шляпы, под которой прятала свою гриву волос.
– Безвкусная она все-таки, не? Наверное, вот этот вот стиль – мокрое и блестит – как-то притягивает своей мишурностью некоторых подонков.
Джессика улыбнулась еще шире.
Яго услышал, как где-то дальше по коридору стонет другой узник, и заорал, чтоб тот заткнулся.
Его посадили в камеру Моста Вздохов, который из дворца дожа вел в тюрьму, в трех этажах над каналом. Приковали к стене, но кандальный браслет – лишь на одной ноге, а цепь такой длины, что позволяла ходить по всей камере. «Хотя цепь-то зачем?» – думал он. Окошко у него над головой всего одно и такое узкое, что не протиснешься, а в центре сводчатого потолка – купол с четырьмя бойницами для притока воздуха; в них, конечно, пленнику протиснуться можно, однако слишком высоко – даже если без цепи встать на плечи другого узника, все равно не достанешь.
Когда на третий день заключения тюремщик объявил, что к нему пришли, Яго полунадеялся, что это его навестил Отелло – проклясть в лицо; а то и кто-нибудь из казарменных сослуживцев заглянул в гости. Но снаружи у камеры появилась хорошенькая темноволосая женщина, зеленое шелковое платье ее – отрада для взора, измученного тесным и серым каменным мирком. Яго опешил.
Она принесла с собой корзинку. Из гнездышка в столовом белье высовывалось горлышко винной бутылки. По камере поплыл аромат свежего хлеба.