Венгерская вода
Шрифт:
Оживился старик, только когда увидел тот самый платок, потому что помнил его. Ведь именно он закрывал гроб царицы в ту темную ночь при свете факелов, когда лесной колдун произносил над телом свое заклятие. Платок лежал у нее на груди.
– Кто потревожил покой царицы? – Этот вопрос мы поняли даже без перевода.
Потом старик долго рассказывал, а Туртас переводил. Старая история – быльем поросло.
Хан Узбек после смерти Баялуни окончательно перебрался в Сарай. Больше его здесь не видели. Дворцы опустели, вельможи уехали вослед правителю. Остались только легенды о прошлом. Про заклятие было известно многим. Все друг друга знают – ничего не утаишь. Вот и затеяли как-то спор о колдовстве. Такое часто случается, где много вер разных. Чья вера сильнее? Ладно бы имам или мулла, а то христиане. Занесло тогда в леса какого-то проповедника из Крыма. Не поймешь даже, то ли франк, то ли из своих крестившихся и научившихся всякой всячине в дальних краях. Хитрый был. К мусульманам не лез, а все больше язычников охмурял, благо здесь их большинство. Вот и затеял спор о лживости и бессилии лесных колдунов.
Послышав про заклятие, наложенное на гробницу Баялуни, сказал, что может туда проникнуть и колдовские бредни посрамить. Сказать легко, а как сделать? Баялунь ведь не зря повелела себя по мусульманскому обряду схоронить. За осквернение могилы отведут к кади, а коли ты немусульманин, то в диван-яргу, где судят по Ясе Чингисхана. Как раз поругание веры. Проще сразу повеситься – меньше мучиться будешь.
Так вот и нанял этот проповедник троих приезжих. Из местных вряд ли кто бы согласился. Всех троих нашли утром мертвыми в мавзолее. Только и успели они крышку со склепа сдвинуть. Ни ран, ни следов удушения, лишь лица черные и страшные.
Проповедник, конечно, отрекся, что их посылал. Доказать-то ничего невозможно. Однако тогдашний эмир от греха подальше выслал его из здешних краев. Давно это было.
Больше прах царицы никто не тревожил.
Потому, когда в прошлом году старика стали снова расспрашивать про заклятие на старой гробнице, он удивился и насторожился. А задавал вопросы ловчий самого эмира Тагая.
Спрашивал он про печать того колдуна, что заклятие накладывал; тот ее ставил на смолу, которой гроб запечатывал. А еще все хотел знать, что с царицей положили в могилу. Старик посоветовал ему не соваться в гробницу, напомнив, чем это может закончиться. Злат поинтересовался, когда приезжал посланец Тагая. Оказалось, летом. Еще сенокос не закончился.
– Скажи, а он не спрашивал про сосуд, который спрятан в могиле?
– Ничего там не было. И ему сказал, и тебе повторю. Ничего царица не взяла с собой. Один этот платок лежал.
– А печать ты ему показал?
– Показал. Хочешь посмотреть?
Старик ушел и вскоре вернулся с перстнем в руке. Простенький такой перстенек, по всему видно, из бронзы. Старый уже, позеленевший. Колдун подошел к очагу, послюнявил палец и провел им по закопченным камням, потом потер кольцо и приложил его к рукаву своей белой рубахи. Туртас переводил:
– Видишь? Это медвежья лапа. Оберег. Это не проклятие. Наоборот, защита от злых чар. Понял? Вот и ловчий Тагаев тоже не сообразил. Да и я только тогда догадался, когда хорошенько подумал. На могилу действительно наложено заклятие. Но не от тех, кто ее потревожит. Колдун закрыл царице обратную дорогу в наш мир. Тот, кто сломает печать, выпустит ее дух на волю.
Туртас перевел эти слова и добавил, криво улыбнувшись:
– Думаю, парень не сильно испугался. Он ведь ее не знал.
Повисла гнетущая тишина. Потом за окошком снова ухнул зловещий голос птицы. Как ночью. Злат повернулся к оконцу и сказал, словно отвечая:
– Помоги мне, повелительница.
XXX. Медвежья лапа
Эта дальняя лесная обитель запомнилась мне еще и тем, что там я единственный раз в жизни попробовал свинину. Невелик грех для правоверного, по сравнению с многими другими проступками, совершенными им на долгом жизненном пути. Тем более, что я сделал это по неведению.
Когда в горницу стали вносить кушанья, сомнений в том, чем нас будут кормить, не оставалось никаких. На большом блюде красовалась голова лесного кабана с огромными клыками. По здешнему обычаю ее поставили перед самым почетным гостем – доезжачим великого хана. Остальным разнесли жареное мясо. Только мне одному красивая девушка в высокой красной шапке, позвякивая монистами, поставила, с поклоном, блюдо, на котором блестело жиром что-то особенное.
– Я знаю, твоя вера не позволяет тебе есть мясо свиней, – обратился ко мне старый колдун. – Поэтому я велел приготовить для тебя блюдо, в котором заключена тайная сила медведя. Пусть она защитит тебя от коварства злых духов и козней врагов.
На блюде передо мной, во всю его величину, красовался тот самый знак, что я совсем недавно видел на белом рукаве старика. Медвежья лапа. Поклонившись в знак признательности и благодарности, я отломил кусочек. Это была лепешка из мелко нарубленного мяса. Только хищные когти, вставленные в нее, были настоящими. Кроме того, я ощутил вкус печени, но все перебивал вкус грибов, перемешанных с жареным луком и репой. Туртас потом рассказывал мне, что грибы очень часто применяются лесными чародеями во всяческих обрядах и таинствах. Кроме того, печень животного считается самым почетным угощением у охотников. Так что мне оказали честь почти такую же, как ханскому посланнику.
То, что все эти угощения изготовлены из туши одного животного, догадаться было несложно.
Между тем старик продолжал беседовать со мной. Туртас долго не переводил, поэтому я только почтительно кивал, глупо улыбаясь. А вот сам переводчик вслушивался в речь хозяина очень напряженно, становясь все более серьезным.
– Он говорит, что с Тагаевым ловчим приезжал человек из твоей страны. Он ел свинину наравне со всеми.
Эти слова поразили нас, словно гром среди ясного неба. Однако Туртас сделал нам знак рукой, призывая прекратить расспросы. Они с Мисаилом сели возле старика и не хотели, чтобы кто-то мешал их семейной беседе. Украдкой наблюдая за ними, я заметил, что колдун сильно растроган. Несколько раз он смахивал слезу с глаз и отечески гладил моего товарища по голове.
Когда мы отправлялись назад, старик проводил нас до края поляны. Было видно, что посох для него уже скорее точка опоры, чем символ тайной власти. На прощанье он еще раз обнял Мисаила и повесил ему на грудь какую-то вещицу на кожаном ремешке.
– С ней ты можешь безбоязненно идти в заклятую гробницу, – перевел Туртас его слова.
Уже через десять шагов его скрыл от нас непроницаемый полог леса.
Когда мы вышли, наконец, к лошадям, я взглянул на подарок старого колдуна, красовавшийся на груди Мисаила. Это был небольшой мешочек, к которому снизу были пришиты уже хорошо знакомые мне медвежьи когти.
После, на ночлеге в той самой зимнице, где мы останавливались по пути в обитель, мы обсудили все, что нам удалось узнать.
Несмотря на летнюю пору, пришлось разжечь огонь в очаге. Не чтобы согреться, а чтобы дымом ароматных трав выкурить из нашего убежища комаров. Нужно сказать, что по обилию этого зловредного гнуса тамошние леса оставляют далеко позади даже болотистые заросли на берегах Нила. Меня полчища комаров доводили до исступления. Некоторое время я с завистью взирал на Симбу, закрывавшего лицо платком, а там и сам уподобился бедуину, спасающемуся от песчаной бури. Мисаил корил себя, что не прихватил мази, отпугивающей насекомых, а я с каждым шагом убеждался в обилии опасностей, подстерегающих под покровом леса случайного путника. Для этого оказалось даже не нужно углубляться в чащу. Прямо на поляне, забежав за угол зимницы по нужде, я угодил в заросли невероятно жгучего растения, отчего мои руки и другие, неосторожно прикоснувшиеся к нему части тела покрылись волдырями.