Венок Альянса
Шрифт:
– Если ты о…
– Ох же я свинья… Хотя, брюки центаврианские, им не страшно, сколько на них бревари было пролито… Нет уж, извини, ты сам, может, и считаешь великодушно, что всё это дело прошлого и нас не касается, надо преодолеть, надо жить дальше… А от всех такого же ждать как-то оснований нет. Двадцати лет ещё не прошло, это живая история живых людей. Я всегда была как-то вне этого, так сложилось, не могло иначе сложиться. Не только потому, что когда была война, я была ещё ребёнком… и способности у меня не проснулись ещё… Я слышала эту историю в общих чертах – как большинство простых людей на Земле, вернее, не простых как раз, мы-то с нашим положением могли позволить себе комфорт и безопасность. Помню, как-то за обедом… кто-то из гостей поднял эту тему – какой хаос тогда творился, сам понимаешь, торговля, все курсы попадали, они так страдали все… «Из-за этих чёртовых телепатов…». Мать, помню, резко оборвала говорившего, сказав, что телепаты телепатами, а она б на месте Литы тоже решила закатать Корпус под асфальт, и пусть кто-нибудь из женщин что-нибудь возразит… И знаешь… Тогда, в последнем сражении, когда я увидела Аминтанира в огне, мне показалось… Я просто вспомнила
К горлу подступил ком – всё-таки до сих пор ещё её не отпускало это воспоминание… Тогда некогда было ужасаться, позже было не до того – а ужас этот внутри жил…
– Я ещё хотел спросить тебя - как это ты решилась расстаться с зажимом? Как-то это связано с Андо, или это… ты решила отказаться от поиска?
– От поиска я не откажусь, только нужен ли для этого зажим? Ничего особенного в нём как таковом не было, серийное производство, собрать такие по всему миру - на тонну, наверное, этот металлолом вытянул бы. Мы сами наделяем вещи значением, и вот он перерос своё исходное значение. Для них это важный символ, сокровище их новосозданного музея, святыня для грядущих поколений… Помнишь, как ты мне рассказывал, что у вашей организации флаг был рыжий? Как пламя, как её волосы… Это сильно, согласись – Лита в Венесуэле никогда не была, но её там знали… Не как человека пусть, как символ… Но думаю, это её устраивало, насколько она знала… Мне сложно даже осмыслить такое отношение. Но это что-то куда более мощное, масштабное, чем у меня. Это уже их, не моё.
Андрес задумчиво поболтал остатками жидкости в чашке.
– Там, в Колодце Вечности, мы все что-нибудь оставили. Кто что, мы беседовали об этом потом - не все со всеми, то есть, конечно. И я думал потом - а что оставила бы ты, окажись ты там вместе с нами?
Виргиния разгрызла кусочек мяса, который некоторое время катала во рту.
– А ты что оставил?
Соратник опрокинул в себя очередной богатырский глоток.
– Одиночество.
– Что?
– А ты думала - смысл был в оставлении какой-нибудь вещи? Ну да, мы вообще как-то мало об этом говорили, как-то в избытке было других тем. А лорканцы гораздо больше могли говорить о том своём откровении, которое их там накрыло. Они оставили там своё прежнее понимание бога.
– Определённо, интересное место… Даже жаль, что я там не была. Интересно, что я бы там оставила…
– А я вот рад, что ты там не была. Не всегда люди расстаются с тем, что им осознанно уже претит, что они готовы оставить, и только ищут подходящую мусорку… Блескотт - он, наверное, оставил там свои терзания из-за странных и неуместных чувств. Хотя возможно ли такое оставить… И мне моё одиночество было на самом деле дорого, хотя я и не могу сказать, чтоб я им наслаждался. Это казалось мне частью моей жизни, моей личности, слишком важной частью. И всё же я признал, что я готов сделать шаг в сторону от того, что привычно… От той депрессии, которая владела мной после войны, которая едва не уничтожила мою личность, распилив на что-то больное, невразумительное, хаотичное, не связанное ни во что жизнеспособное. Жизнь, превратившаяся в затянувшуюся агонию элемента, пережившего своё время, потерявшегося, ненужного, неприменимого, одиночество, которое даже не выбрал, а видел единственным вариантом существования… В этом, конечно, мне помог и Андо, как некий катализатор переосмысления. Кто ещё из нас - оставшееся не у дел оружие… Но он хотя бы своё одиночество оставил раньше меня. Это не самый лёгкий процесс, но нужный всё же. Но я не хотел бы, чтоб ты оставила свой поиск, как бы бессмысленно это ни казалось со стороны, это важно для тебя сейчас… Или свою безрассудность, граничащую с безумием. Вообще ничего… Да, я думал об этом, что это могло б быть - так, как думают о том, что не должно происходить. Так, как я иногда размышлял, кто как и когда может умереть, какой будет его смерть… Ты ведь понимаешь, это очень далеко отстоит от пожелания смерти. Ты очень цельная. Наверняка, ты посмеёшься над тем, что кто-то считает тебя лишённой внутренних разломов, но для меня это так.
– Не знаю. В самом деле, не могу сказать вот так с ходу, что я могла б оставить. То есть, наверное, это же не рассудочный выбор - вот это мне пока пригодится, а это ладно, забирайте, это что-то, что происходит само, да? Ну, откуда мне знать, что во мне произошло бы там. Но точно не отказаться от поиска, это определённо. За эти месяцы у меня была возможность много подумать-поанализировать… В смысле, возможностей-то как раз мало было, обстановка редко располагала к философии, но если это всё же случалось… При всех сложностях, которые я прекрасно осознаю - я всё ещё уверена, я хочу дойти до конца, я хочу знать. Знаешь, мой папка – я скучаю по нему иногда, очень сильно… Он любил меня. Если б у бреммейров были именно более привычные нам патронимы, это было б конфузом на самом деле. Мой папа не проявил во мне каких-либо своих сильных черт, он не был воином. Да и политиком… Мне кажется, в политику он скорее… играл, слишком ко многому относился наплевательски, и именно это, кажется, делало нашу семью крепкой. Он мог опоздать на заседание и объяснить это тем, что клёв уж очень уж хороший был, или что у него собака как раз ощенилась… И не дай бог ему б кто-то сказал, мол, нашёл важную причину! Как-то раз сказал Джефферсону, секретарю министерства культуры, что Джемма, наша собака, по его мнению, в его кресле принесла бы больше пользы. Это бы ничего, если б он это не с трибуны сказал… А, собаки это вообще тема отдельная… Гелен, да и Аминтанир, часто расспрашивали меня о родителях, так вот, я им рассказывала. Ехали они как-то… дай бог памяти, куда ж… На какое-то заседание, всея правительства континента… Как полагается, колонна машин, электромобили сопровождения, мигалки… Так вот, один из электромобилистов сбил собаку. Не
Андрес молчал, блестел болотными огнями в зелёных глазах, слушал.
– В некотором роде, наверное, с зажимом я рассталась ещё и как с последними колебаниями. Это ведь не только память и связь… Это некое в то же время напоминание, предостережение – не лезь, не ищи от добра добра… тем более когда знаешь, какое оно добро… Но когда мы умными-то были? Может быть, детское какое-то… неверие, что он может быть… ну, что в нём совсем ничего хорошего… Как же – он ведь мой, мой!.. Хотя думала – ведь и Виктор, наверное, во время своих партзаданий, мог кому-нибудь так нечаянно кого-то сделать… Это ничего не значит, глупости…
Золотистая жидкость снова сравнялась в чашках, замерцала, отражая едва уловимое мерцание лампы.
– Смерть, говорят, обнуляет счета. На самом деле - отнюдь не всегда, но в случае Виктора - пожалуй, да. Если говорить о том, кто как мог бы умереть - насчёт Виктора я чувствовал, что мы его живым не довезём. Что смерть - лучший способ уйти… Тут не в трусости дело, а в логике жизненного пути.
– За Виктора, да. Лично мой счёт к нему закрыт. Он спас Аминтанира… Это, конечно, не извиняет того, что он сделал, но это искупает. Надеюсь, и всё то, что мы сделали для Бримы и Арнасии, искупает всё то, что испытали наши близкие за эти полгода…
На следующий день с космодрома в Тузаноре стартовал транспортник «Ладонь Валерии», направляющийся к миру Моради, а ещё через день радары военной базы «Энш» на Лири – одной из лун Минбара – первыми поймали сигнал «Белой звезды-44», уже полгода считавшейся пропавшей без вести…
========== Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 2. Хрустальное эхо ==========
Гл. 2 Хрустальное эхо
Вероятно, прибудь «Белая звезда-44» на Минбар чуть более месяца ранее – это было бы самым значительным событием в общественной жизни этого мира. И может быть, прибудь она чуть более месяца позже – это тоже было бы так. Но судьбе было угодно распорядиться так, выбрать именно это время. Когда они спускались по трапу, когда Виргиния бросила только первый взгляд на толпу встречающих – здесь не было её матери, но она уже и не ожидала её здесь увидеть, слишком много времени прошло, чтобы, даже с упрямством Кэролин Ханниривер, продолжать верить и ждать – она почувствовала это. Словно, кроме всех этих людей и минбарцев, и, кажется, представителей ещё каких-то рас – она не обратила внимания – на взлётной полосе присутствовал кто-то ещё, кто-то безмерно огромный, кто-то, представляющий собой персонификацию скорби, некий мифический ангел смерти, распростёрший серые, как непогода, крылья над всем космодромом, над всем городом, над всем миром. Не нужно было прилагать усилий, чтобы почувствовать это – то самое, что дрожало в голосах рейнджеров и военных, с которыми они говорили по вновь ожившей связи, что пульсировало в мыслях каждого. Столь немыслимое, столь осязаемое, не личная потеря – потеря для всех…
На Земле немыслимо было подобное – в дне сегодняшнем, не в каком-то легендарном переложении. Так, должно быть, отправляли в последний скорбный путь ладью с телом великого героя, полководца, короля в древних балладах, так, может быть, коммунисты прощались с Лениным или Фиделем. Больше, чем человек, больше, чем занимаемая им должность. Он был для них оплотом, был духом эпохи…
Она узнала среди встречающих Деленн – собственно, не узнать бы не могла, Деленн такая одна… Она не слышала, о чём она говорит с Ли и Шу’Далом, что говорит ей подошедшая Далва… Андрес и И стояли рядом. Всего трое их, телепатов, вернулись из этого путешествия живыми…
«Словно попали на похороны. Словно… как в сказках, где герой ненадолго зашёл в гости к гномам, выпил с ними чарочку-другую, приятно посидел за весёлой байкой… А когда вернулся – оказалось, что миновало сто лет, и вся его семья тлеет на погосте, и сквозь прохудившуюся крышу обветшалого дома прорастает бурьян… Всё не так, конечно, но ощущение похоже. Тот же вопрос – зачем же, с каким же смыслом я вернулся?»
Отчаянием назвать было сложно. Скорее… Бессилие, горе по утрате, ожидаемой, возможно, настолько, насколько вообще можно подобного ждать. Словно грустные серые волны друг за другом бежали его воспоминания, словно перебираемые старые фотографии… Но потом вдруг словно рокочущая волна вздымалась – боли, протеста, горечи, и разбивалась о гранит… И падали, рассыпаясь ворохом сухих листьев, старые фотографии…