Вера, Надежда, Виктория
Шрифт:
Хотя по совершенно разным причинам.
Перешагнувший «полтинник» Береславский даже на собственной памяти видел зажимы куда жестче. Не говоря о пережитом его родителями и дедами. Кроме того, он верил в старую истину, что пройденные трагедии могут повториться лишь фарсом.
А его молодой собеседник был – как злобно ругались в пятидесятые – почти что космополитом. Павел, разумеется, любил родину, но, стань она совсем непригодной для нормальной жизни – он, с его образованием и языками, легко бы устроился в любой другой европейской стране.
– Оппозиции вообще не осталось? –
– Только кухонная, – подтвердил собеседник.
«Эх, Россия. Хотели как лучше – сделали как всегда», – мысленно повторил бессмертные черномырдинские слова Ефим Аркадьевич.
Ну почему любая власть начинает с уничтожения оппозиции? Ведь все учились в институтах, не кухарки давно у государственного руля. И все знают про необходимость сдержек и противовесов. Иначе говоря, отрицательной обратной связи, без которой устойчиво и стабильно не работает ни один механизм – от унитаза до государства.
Все всё знают и понимают. Но как дорвутся до руля – тут же башмаками отпихивают прочих желающих порулить. Несколько лет или даже десятилетий постоянно увеличивающейся «стабильности», после чего – сметающий прежних рулевых шторм. Причем хорошо, если не кровавый. И круг замкнулся.
Ефим, разумеется, не питал иллюзий относительно западной демократии. Но даже она, усеченная и не всегда последовательная, в смысле эффективности государственного менеджмента была бы несравнимо лучше наших «сильных рук», периодически вылезающих на политическую поверхность.
Чертовски прав был Черчилль, сказав, что демократия – отвратительный метод социального устройства, однако лучший из всех имеющихся.
– Меня интересует медицинский тендер, – взял быка за рога профессор. – Нельзя ли как-то сделать эту проблему публичной?
– Нельзя, – снова улыбнулся чиновник, отвечающий за связь власти с обществом. – Независимых газет осталось… – Он прикинул в уме и закончил: – Одна. И та второй месяц не выходит. Хотя главред способен на риск.
– Почему не выходит?
– Сначала – за нарушение правил пожарной безопасности. Потом – налоговые проверки и арест счета.
– Но лицензия не отобрана? Журналисты остались? Если бы деньги появились, номер бы вышел?
– Думаю, да, – после паузы ответил Скоробогатов. – И распространить бы помогли. Этим тендером многие недовольны. Даже, – поправился он, – «недовольны» – не то слово. Понимаете, и прежние власти воровали. Но мы же в большинстве своем сами здесь живем. Поэтому деньги в основном тратились на местные нужды. А сейчас такое ощущение, что пришли татаро-монголы. Назначили мытаря-губера, он собрал дань, выволок в офшор, себе и хозяевам, а дальше хоть трава не расти.
– Значит, номер выпустить можно, – пропустив мимо ушей политические банальности, черканул в блокнотике Ефим Аркадьевич. – Очень хорошо, если вовремя. Теперь, если разрешите, совсем прямой вопрос.
– Пожалуйста, – улыбнулся приветливый Скоробогатов.
– Вы могли бы оповещать меня обо всем, что происходит по тендеру? Я бы мог заплатить за это – в случае победы, конечно, – порядка ста тысяч евро. Плюс область получила бы современное оборудование и медикаменты.
– Я мог бы и бесплатно оповещать. У меня папа лесом пол-Европы снабжает. А мама – бывший главврач центральной больницы. Ее с почетом сняли, потому что через нее туфта бы не прошла. Но, думаю, Синегоров мне не слишком доверяет. Так что ищите дополнительные источники информации.
Они еще поболтали на животрепещущие темы, договорились о безопасном обмене информацией, и Павел покинул агентство. Ефим посмотрел на него в окно. Молодой, подтянутый, умный и образованный. Конечно, любит власть и тянется к ней. Но если дотянется – не худший для страны случай. По крайней мере, офшорным татаро-монголом парень не станет точно.
После агентства состоялась последняя на вчера пешая встреча.
Собеседником профессора на этот раз был средних лет азербайджанец. Выход на него Ефим Аркадьевич получил через своего друга – московского высокопоставленного мента. Разумеется, перспективный молодой полковник, почти генерал, лично этого азербайджанца не знал. Но его приволжские милицейские друзья, сильно невзлюбившие чужака – начальника ГУВД, с удовольствием передали конец ниточки, через которую можно будет нагадить неприятному генералу.
По предварительной ориентировке, азербайджанец держал ВИП-ресторацию, куда частенько заезжал Василий Геннадьевич Сухов. И куда (что для Ефима было более важно) наведывался сам губернатор. В этой же записке значилось, что азербайджанец не любил своих высокопоставленных гостей, причем не любил сильно, о чем пару раз пробалтывался в окружении соплеменников.
Леон – так звали владельца заведения – встретился с Ефимом в задней комнате азербайджанского кафе. Разумеется, не своего.
Он очень волновался, и Береславский понимал, что его собеседник пока не решил, что лучше: говорить или молчать. Профессор не торопил, с удовольствием прихлебывая горячий чай из маленького грушевидного стаканчика-армуду.
– Я даже не знаю, что сказать, – наконец начал Леон. Его и без того блестящие глаза просто сверкали. – Наверное, лучше ничего не говорить.
– Вы же знаете, кто меня прислал? – мягко начал Ефим.
Тот молча кивнул.
– Приезжие уедут. Они даже жилья здесь не купили. А вы тут уже семнадцать лет. Пятнадцать как женаты.
«Ага, – отметил Береславский непроизвольный всплеск эмоций на словах про жену. – Вот где собака порылась».
Но спокойно продолжил:
– У вас замечательные мальчишки.
– Да, это так, – оживился Леон. – Старший победил на городской олимпиаде по математике. В физтех без экзаменов на следующий год. Младший, правда, только в школу пошел.
– И по-русски они говорят куда лучше, чем по-азербайджански, – гнул свою линию профессор.
– Это так, – повторил Леон. – Обратно в Нахичевань не свезешь. Да и Карина не поедет.
– Так не логичнее ли, чтобы чужаки свалили, а вы остались? – закинул удочку Ефим. – Опять же вторая половина ресторана тоже станет вашей. Не станут же они отслеживать малый бизнес из Москвы или Лондона?