Вернись в дом свой
Шрифт:
Когда в кабинете директора собрались все, вызванные на совещание, Майдан перешел к столу заседаний. Служебному ритуалу он придавал особое значение. Возле стены стоял еще один ряд стульев, Ирша сел с краю, хотя свободные стулья были и за столом.
Майдан поднялся, долго откашливался, хмурился, раскладывал перед собой бумаги, потом, взяв одну из них, начал говорить, и трудно было понять, читает он или сразу формулирует свои мысли.
— Так вот, товарищи, партком занимался делом Ирши, и сейчас многое прояснилось. Я хочу вас проинформировать. Была получена бумага, официальное сообщение из районной прокуратуры. Я, пожалуй, лучше зачитаю. «Директору института тов. Майдану И. Д.», то есть мне. Хотя запрос делал товарищ Тищенко, это не имеет принципиального
— Нет никакой! — не выдержал Тищенко.
— Разрешите, — по-ученически поднял руку Бас. Его седой ежик топорщился воинственно, задиристо. — Строили мы. Наш институт. Кто-то должен нести ответственность? Проект контролировался…
— Мною, — сказал Тищенко.
Майдан откашлялся в кулак. Последнее время он кашлял часто и сейчас подумал, что надо бы провериться, показаться врачам.
— Да, Тищенко должен был поинтересоваться, перепроверить еще раз. Подсказать. Это в том случае, если принял на себя ответственность, контроль. Но он мог его и не брать, не его функции…
— Казуистика. Он сам признал. — Бас одернул на себе серый полуфренч. — Хочу пояснить то, чего не захотели пояснить вы, Иван Денисович. Рукой Тищенко внесены исправления уже в рабочие чертежи проекта. Но об этом после. Я считаю, что зачитанное письмо не снимает ответственности с товарища Тищенко. Когда Иршу принимали на работу, подлинное его лицо не было известно. Тищенко взял в отдел сына старосты, еще и посоветовал ему скрыть прошлое своего отца. Может, он скажет…
— Я уже говорил. Я верил, потому что знал Гната Иршу, — как-то нехотя ответил Тищенко.
— Да, я понимаю, интуиция! — скривил губы Бас. — Так вот, как вы знаете, я человек прямой…
— Прямее палки, — бросил Огиенко.
— Пусть. Не скрываю. К врагам, верхоглядам, расхитителям…
— Ну, почему вы всегда берете на себя прокурорские функции? Кто вас уполномочивал? — в сердцах крикнул Огиенко.
— Народ, именем народа…
— Эх, его именем…
— Не перебивайте. Если бы такое совершил я, нарушил порядок, и слова бы не сказал. Судить! На полную катушку. От — и до!
«Может, действительно не стал бы защищаться», — подумал Тищенко.
— Это утрата не только бдительности, но и позиции. Кто скажет, что страшнее? А если уж быть откровенным до конца, это вообще стиль руководства Тищенко. Сплошной самотек! От и до! Он никогда не придерживался инструкций. Вот эта станция — лучшая иллюстрация! Ведь авария все-таки произошла, государственные средства пущены на ветер. И это в то время, когда вся страна борется за экономию…
— Не нужно, — поморщился Майдан. — Короче и по существу.
— Это и есть суть. Повторяю, анархия, волюнтаризм во всем. Проекты почти фантастические. Фантазия на свободную тему. И кто только этим не занимается. Даже вчерашние студенты. Либерализм. Вот скажите, — обратился Бас к Тищенко, — сколько выговоров вы вынесли за последние три года?
Тищенко посмотрел на него с улыбкой, почесал затылок, развел руками.
— Приготовил было один — вам за грубость и превышение власти, но и тот разорвал.
— Демагогия! Вы хотите сбить меня с принципиальной позиции.
— Ваша позиция — всегда упрощенная. До примитива.
— А ваша, наоборот, скользкая.
Майдан постучал карандашом по столу.
— Разговор не по существу. Кто еще просит слова? Вы, Вечирко?
Вечирко давно ерзал на стуле, досадуя, что Ирша выскользнул, как мокрый обмылок. «Если я не заявлю о себе и на этот раз… Майдан, похоже, придерживается линии Баса. Да и поздно, неудобно отказываться от того, что говорил на предыдущем заседании».
— Мне кажется… То есть я думаю, — начал он, как всегда, вежливо и слегка вкрадчиво, — инициатива — это хорошо, но если она… взнуздана. А с другой стороны, мы видим и возвеличивание собственной личности. Только и слышим: «Товарищ Тищенко говорит… Товарищ Тищенко считает…» А это, так сказать, метод. Весь коллектив работает на одного человека. — Вечирко немного зарывался, он это сознавал, но также сознавал, что Тищенко никогда не будет ему мстить — не унизится до мести, и потому, ощущая безнаказанность, упивался «разоблачением». Знал: тех, кто обличает, боятся, пусть не уважают, но опасаются. А еще он будто бы «отрабатывал» свои грехи, показывал: вот, мол, я какой — в быту, в малом, оступился, зато в главном, в основном — принципиален до конца.
— Разрешите, — попросил слово Огиенко. — Два последних выступления напоминают мне побасенку про умирающего льва и про осла…
Майдан поморщился, как от зубной боли.
— Ваши аналогии неуместны.
— Но нельзя же так… Допустим, Василий Васильевич не идеальный руководитель. Из выступления Вечирко выходит: либерал и зажимщик! Инициатива — и отсутствие линии! А не проще ли сказать — авторитет. Он сам необычайно одаренный архитектор. По его проектам только в нашей республике построены десятки интересных сооружений, общественные здания и жилые дома. Он поддерживает все талантливое. Временами смотришь — вроде бы и традиционно, а трактовка современная. Да, он иногда отступает от общепринятого, смело ищет новое, он враг примитива. Правда и то: не выполнить его поручения или указания не так страшно, как стыдно. Он любит творчество, а не слепое подчинение. И выговоров не выносил, потому что коллектив сам сурово наказывает нарушителей трудовой дисциплины. В этом сила руководства товарища Тищенко.
— А недостатков нет? — спросил Григорий Иванович Корень, заместитель главного инженера, человек в институте сравнительно новый — полгода, как перевелся из Харькова. Спросил будто бы и не категорично, но многозначительно, показалось, что за этим вопросом стоят веские аргументы. О нем говорили как о человеке с перспективой. Передавали, будто при переводе кто-то в министерстве ему обещал быстрое выдвижение. Тищенко почему-то пришли на ум слова Майдана: «Уж очень ты удачливый, таких не любят…» По кабинету пронесся шумок: кто-то вздохнул, кто-то со значением хмыкнул, кто-то перешептывался с соседом.
Майдан шевельнул пересохшими губами.
— Давайте послушаем, что скажет Тищенко.
Василия Васильевича ударила под сердце крутая волна, и захотелось, чтобы сразу все кончилось, ему сделалось неловко за тех, кто сидел молча и своим молчанием как бы осуждал его, ощутил обиду, злость и недовольство собой.
— Я сказал все. Я честно служу людям, служу партии.
— А может, ты бы… кое-что признал? — Майдан чуть было не добавил: для порядка. — Или ты считаешь, что не имеешь ошибок? Расскажи, как собираешься работать в будущем.