Вернуться в Антарктиду
Шрифт:
– Загоскину восемьдесят два стукнуло, время его пришло, - говорила Алина, - и нечего тут конспирологию разводить.
– Ой, слова-то мы какие знаем! «Конспирологию»! – передразнила ее вошедшая в столовую Галя. – А я так скажу: не похож Соловей на медбрата. Что хошь думай, а не похож! Слишком он шикарный мужик для столь мелкой должности. И не от нечего делать он у нас ошивался. Помяните мое слово: уволится он завтра! Потому что свою миссию завершил.
– Какую-такую миссию?
– А вот такую! Преступников они ловили, банду! Так что губу свою закатай, не обломится тебе с ним ничего. Усвистит,
Однако Вик Соловьев в ближайшие дни никуда не «усвистел». Милка тоже думала, что больше не увидит его, но он явился на работу как ни в чем не бывало. Полиция совсем не придиралась к нему, да и в пансионат перестала наведываться. Мила боялась, что ее вызовут на допрос, начнут допытываться о деталях биографии, но про нее будто вообще забыли. Смерть Загоскина признали естественной, а появление воров – совпадением.
Галя намекнула Милке, что дело в личных связях директрисы:
– Скандалы ей ни к чему. Ну, умер и умер старичок, все мы смертны. А постояльцев наших волновать лишний раз не стоит, а то тоже кто-нибудь психанет и ку-ку. А это денежки, доход!
И все же Милка не могла успокоиться. Книга Загоскина, оставшаяся у нее, и шкатулка жгли ей руки. Да и присутствие Соловьева волновало. В нем тоже заключалась загадка. Вкупе с личным обаянием и какой-то первобытной кипящей силой, исходившей от его личности, он притягивала Милку, как магнитом. Когда они случайно встречались в коридорах, Вик провожал ее внимательным взглядом, и у Милки внутри все обмирало. Она торопилась прочь, чтобы не испытывать искушения.
Но тут случилось невероятное.
Через два дня после трагических событий, в среду, когда у Милки по графику после обеда стоял официальный прочерк в графе дежурств, то есть от нее не требовалось брать в руки швабру и наводить чистоту, в дверь ее комнатушки постучали. Открыв, девушка оказалась нос к носу с Соловьевым.
– Хочу пригласить вас на прогулку, - заявил он. – Сегодня прекрасная погода. Вы ведь не сильно заняты? Покажите мне город, пожалуйста.
Мила покраснела, ведь он буквально застал ее врасплох, не дал подготовиться и придумать достойный ответ. Вместо того, чтобы отказать, как следовало бы поступить с точки зрения благоразумия, она потупилась и бестолково пролепетала:
– Я, право, не уверена, что из меня получится хороший гид... Я не из Уфы и плохо знаю местность.
– Тогда будем вместе наверстывать упущенное. К тому же, - прибавил он более серьезным тоном, - я бы хотел обсудить с вами некоторые щекотливые моменты, касающиеся последних событий. Это лучше делать снаружи.
– Вы об Иване Петровиче? – от очередной неожиданности она вскинулась и натолкнулась на взгляд, который, кажется, знал про нее все. Миле даже представилось, что он знает и про шкатулку. – Вы не верите, что его смерть имеет естественные причины?
– Как и вы, - подтвердил Вик. – Вы тоже сомневаетесь. Загоскин беседовал с вами в вечер перед гибелью, я прав?
– Откуда вы это знаете?!
– Давайте прогуляемся. Я буду ждать вас в парадной.
– Хорошо, я быстро, - сказала Милка и, даже не закрыв дверь, метнулась к вешалке с верхней одеждой.
Как ни была она взволнована, но все же заметила, что Вик не упустил возможности сквозь распахнутый проем бегло оглядеть ее комнату.
Впрочем, раз он пришел к ней, то уже подозревал. «Сегодня все решится! – подумала она, обмирая. – Сегодня я наконец пойму, кто он и зачем здесь». Это пугало ее. Она боялась, что с его уходом (а выяснив все, он неизбежно уйдет!) из жизни исчезнет единственная радость, поддерживающая ее на плаву.
Пока не вышли за ворота, они оба молчали, и это усиливало зародившееся в ней напряжение. Мила нервничала. Ее сбивали с ноги плечистая мужская фигура, шагавшая в опасной близости, и любопытные глаза, провожавшие их неожиданную пару из окон. Мила запиналась за несущественные препятствия и двигалась неуклюже. К чести Соловьева, он никак не комментировал последнее, лишь аккуратно придержал за локоток, помогая перебраться через высокий порог калитки.
Они спустились по крутой дороге к набережной, и внизу, у поворота на стоянку, Мила не выдержала. Она остановилась и, опустив голову, призналась:
– Да, я была последней, с кем Иван Петрович говорил незадолго до смерти, это было около одиннадцати вечера. Я поднималась на его этаж… я часто там бываю, любуюсь огнями и открывающимся видом… Иван Петрович не спал и позвал меня в комнату. Он казался взволнованным.
– Что он вам сказал? – спросил Вик, прикасаясь к ее предплечью, чтобы побудить пройти еще немного вперед, к обочине. По дороге к супермаркету ехала машина, а они стояли у нее на пути.
– Поблагодарил за то, что помогла прогнать тех визитеров… и извинился за доставленные проблемы. Он будто прощался со мной. Просил его вспоминать.
Мила снова остановилась, на сей раз у самой кромки, отделяющей новенькое асфальтовое покрытие от разбитой колесами глинистой жижи. Она удрученно разглядывала носки сапожек, давно не знавших чистки.
Архиерейка не могла похвастаться ухоженными тротуарами, и живущие в частном секторе люди чаще всего карабкались в гору по грязи, убивая обувь вдрызг. Только к пансионату проложили нормальную дорогу, и Миле было стыдно, что, имея хорошую возможность выглядеть по-городскому аккуратно, она не озаботилась начистить свои сапожки с вечера.
«Впрочем, о чем я думаю!
– ужаснулась она. – Загоскин умер, оставив нам неразрешимые загадки, его не вернёшь, а я – о красоте...»
– Он сказал, чего опасался? – спросил Вик, убедившись, что она не торопится продолжить.
Мила вздрогнула и тотчас рассердилась на себя. Почему она ведет себя с ним как школьница?
– Иван Петрович страдал манией преследования, - ответила она, убрав из голоса неуверенную дрожь, - ему постоянно мерещилось, что за ним следят. Это могло быть симптомами ментального недуга, во всяком случае, об этом мне все говорили, но лично я так не считала. У профессора была какая-то тайна. И причина никому не доверять. Рассказывая всем свои сказки, он словно бы на что-то намекал. Искал союзников и не находил. Да вы и сами это знаете, иначе бы не пригласили меня прогуляться.