Ветвь оливы

Космолинская Вера Петровна

— Вот как?

— Именно так! — ответил он раздраженно. — Вся наша жизнь была бессмыслицей. Все, что мы делали. А что мы делали? Что-то очень важное? Мы только удовлетворяли свое праздное любопытство. И ничего больше. По-твоему, это все что мы могли и должны были делать? Все, что мы могли дать миру взамен за все, что у нас было? Наши жизни, способности, возможности?! За то, кем мы были! За то, что мы могли! — он с силой ударил ладонью по столу, затем, дрожа, перевел дух и снова взял себя в руки.

— Что же, по-твоему, мы должны были дать миру?

— А как по-твоему? —

спросил он резко. — У нас была возможность изменить мир к лучшему. Разве не так? А мы ничего не делали. Ни-че-го! Из страха, из лени? Из равнодушия? Может быть, из отчаяния? Из-за того, что не видели смысла даже в этом? Но это не так. Смысл есть! Разве наши убеждения ничего не стоят? Разве то, что мы, люди, со временем становимся лучше и сильнее, не значит, что мы должны делиться тем, что мы есть, и нести свет туда, где его нет? Если мы этого не делаем, то мы не выполняем важной миссии, которую мы можем, а значит, должны выполнять. Это эволюция! Пусть нелинейная. Она не обязана быть линейной, мир так устроен, он не двумерен, и даже не трехмерен! Он развивается постоянно, и не только в одном направлении!

— Верно, — сказал я.

— Ты согласен?.. — он встрепенулся, будто почувствовал, что его удочка дернулась.

— Не в одном направлении. Помимо эволюции, есть еще и деградация.

— Это слишком узкий взгляд! — запротестовал он.

— Скорее, не пристрастный, — возразил я.

— Мир развивается слишком медленно. Но мы! Можем все изменить!

— Все и так меняется постоянно. И остается неизменным, — сказал я. — Все, с какой точки зрения смотреть.

— Это пустая философия, — отмахнулся он.

— Она не хуже пустого энтузиазма. Который ничего не меняет.

— Ничего не меняет? — казалось, он на мгновение онемел от изумления. Как же это его энтузиазм «ничего не менял»? — Тогда почему вы здесь? Какая разница, что происходит, если нет никакого смысла и ничего не изменилось?

Хороший вопрос.

— А что меняется принципиально оттого, что ты стираешь из истории множество жизней, не поддающееся исчислению? Это делается постоянно, во все времена, естественным и неестественным образом, меняются только средства. И конечно, каждый при этом стремится к лучшему. Вот только, к какому лучшему? Их бесконечное множество и все такие субъективные… Ты уверен, что твоя цель действительно оправдывает твои средства?

Он засмеялся.

— Это всего лишь громкие слова, и такие банальные — стирание из истории, как ты выразился, не может быть приравнено к убийству. Это только изменение возможностей — превращение потенциально возможного в другую форму.

— И ты уверен, что знаешь, какую форму ему нужно придать? Ограничивая множество возможностей, которые могли бы существовать? Направляя развитие по одному жесткому руслу? Даже это — не может полностью уничтожить все существующие и уже «существовавшие» возможности. Но это ограничивает их вероятность, забирает энергию, они превращаются в бледные тени, в химеры, в абстракции. То же самое делают и убийства. Только грубо и беспорядочно.

— Ну а я делаю это упорядоченно, — усмехнулся он. — И в этом моя сила. Ты прекрасно знаешь, что все дело именно в порядке.

И кроме того — то, что делаю я, сделает убийства практически невозможными. Преступлений больше не будет! Когда еще такое было?! Этот мир будет упорядочен, он будет прекрасен, он будет процветать, а когда-нибудь кто-нибудь вернется снова в прошлое и снова все изменит! Снова к лучшему — у этого мира не будет других возможностей! Пойдет цепная реакция! И однажды!.. Кто-то все изменит к лучшему с самого-самого начала! Только представь себе! Представь на мгновение!..

Я представил…

— Этого не будет.

— Я не дам вам мне помешать…

— Нет, даже если не помешаем, этого все равно никогда не будет.

Он удивленно и подозрительно посмотрел на меня.

— Что это значит?..

— То и значит. Неужели ты думаешь, что сумеешь отравить всю планету, что она будет травиться по твоим заветам и дальше до скончания времен? Смертей будет еще много, очень много, пока этого не случится.

— Но это случится!

— По счастью, нет. Но предположим, что случится. Тогда окажется, что жизни всех твоих последователей отобраны у них еще при жизни. Ты хоть представляешь, с чем ты связался? Почему это оружие было таким страшным? Оно лишает способности мыслить. А значит, жить.

Он резко качнул головой.

— Жить — значит чувствовать! Значит — жить не головой, а сердцем!.. Нет! — отмел он. — Они не станут только выбирать. А страшным это оружие было лишь потому, что было не в одних руках и использовалось не в благих целях! Я же…

— Нет, — перебил я увлекшись. — Нет у тебя благой цели. Твоя цель приведет к вырождению. Ты помнишь хоть что-нибудь из естественных наук? Конечно, тебя они всегда мало интересовали, кроме их практического применения. Но может, ты забыл, что ни одно сильное средство нельзя принимать безнаказанно, да еще несколько поколений подряд? Если они вообще будут, эти поколения.

— Их организм приспособится со временем. Это небольшой риск…

— Не будет никакой эволюции. Не будет никакого лучшего мира.

Он, сдерживаясь, втянул воздух сквозь сжатые зубы. Странно было видеть его, превратившегося в запутавшегося, заблудившегося мальчишку со странными идеалами.

— Ты давишь, Мэллор!..

— Вовсе нет, — сказал я мягко. В конце концов, я же хотел его выслушать. — Кроме того, если они приспособятся, определенная часть людей выработает устойчивость к препарату. Если люди вообще выживут, они избавятся от этой зависимости, и ты ничего не сможешь передать им через поколения. Эти иллюзии разобьются.

Он вскочил, потом, переборов себя, снова сел. Я пожал плечами.

— Хорошо, предположим, чисто гипотетически, что они не выработают устойчивости. Что все пойдет по твоему плану. Кому нужна твоя заводная протоплазма? Без желаний, без мыслей, без цели — своей цели. Они даже не будут понимать, что живы.

— Они будут счастливы. Они будут добры и прекрасны.

— Как крысы с вживленными в мозг электродами, — сказал я безжалостно и он возмущенно вздрогнул от такой грубости.

— А кому эта грязная «протоплазма» нужна сейчас? — оскорбился Клинор. — Со всеми ее глупостями?!