Вихрь переправ
Шрифт:
Состояние невыносимой духоты, ставшей за последнее время частой гостьей его комнатки, вынудило юношу покинуть постель и, плотнее обернувшись одеялом, открыть настежь окно. Матфей обожал сиживать на подоконнике ночью, когда дом спал, и неважно, какое время года было за окном его спальни, главным было его настроение. Ночные посиделки не были частыми и носили случайный характер. Они нужны были, чтоб перевести дух и поймать искру веры, когда жизнь изнашивалась от тревог, суеты и других неприятных мелочей.
Он взобрался на подоконник и ещё сильнее укутался покрывалом, оставив неприкрытым
И ему стало отчего-то хорошо от этого осознания. Он окинул взглядом клён – ночью мрачный многорукий великан – и устремил видение ввысь, к небу. Оно было чисто и невинно, незапятнанно спящими облаками и росчерками самолётов. Небосвод дышал звёздами, близкими и далёкими. Матфею вдруг подумалось: «Солнце и Луна на небе неразлучны, как брат и сестра. Просто днём Луна в тени лучезарного сородича. Белой долькой лимона с голубовато-серыми прожилками посреди ясного синего неба скромно взирает луна на ослепительную сферу солнца. И когда последняя искорка солнца, пронзительно моргнув, растворяется в тягучей студенистости сумерек, невидимая длань включает другой небесный светильник. И неказистая, блёклая днём Луна разгорается и зажигает ночной небосвод, становясь главной примой среди звёздных софитов».
Утром ворон не объявился, чем Матфей был весьма доволен. Ранние визиты Гамаюна с бесконечными уроками поднадоели юноше, и он с удовольствием продлил свой утренний сон до крайнего предела, едва не проспав выход на работу.
День в «Вижин-Март» тянулся до ужаса медленно. Покупателей почти не было, и весь консультирующий персонал забытыми призраками лениво расхаживал меж прилавков по широкому залу, напрягая голосовые связки лишь с тем, чтобы узнать, как далеко сдвинулись стрелки часов.
Когда лаймовый кругляш гипермаркета остался позади, Матфей бодрой походкой направился домой. Ноги после бесцельной и пустой, на его взгляд, ходьбы по полу магазинного зала с каждым шагом по асфальту отпускали тяжесть и наливались энергией. Ещё немного и Матфей бы побежал вприпрыжку. Эта метаморфоза частенько его забавила и становилась одной из его ключевых шуток на работе. «На работе ноги – гири, а с работы – паруса».
Сворачивая с Тсуговой улицы в Миндальный переулок, он почувствовал некое движение, едва уловимое колебание тени в стороне, меж мусорных баков, вплотную примыкавших к стене одного из домов. Матфей замер на несколько секунд, дотошно вглядываясь в угрюмые очертания набитых под завязку контейнеров, и на мгновение ему показалось, что прямоугольная и плотная у стены тень, качнулась.
– Эй, кто там? – дрогнувшим голосом крикнул юноша, надеясь, что движение не повторится.
Ответа не последовало, и тень более не колыхалась, как пристально не вглядывался Матфей, стараясь
«Крыса», – решил он и, удовлетворившись очевидной догадкой, спешно покинул переулок. Как только он скрылся, тень вздрогнула, набухла и отпочковалась детским силуэтом от кривого прямоугольника, неторопливо последовав за ним.
Пихтовая улица ещё удерживала остатки на редкость ясного дня, хвастаясь идеальным чистым небосводом цвета спокойного моря. В сторону запада к горизонту наползали слабые волны заката, до сумерек было всего ничего. Мирный и беззаботный щебет мелких птах временами перекрывался трескучим и повелительным карканьем. От каждого пронзительного «Крух» и «Краа» Матфей задирал голову и высматривал среди пёстрой листвы полнотелых деревьев чёрного ворона. Гамаюн отсутствовал.
Уже поравнявшись с калиткой, за которой так уютно и соблазнительно высился дом, Матфей вдруг остановился и, развернувшись, прошагал вдоль забора к вечно распахнутым низким воротам соседа. Виктор Сухманов жил один и по каким-то определённым соображениям не запирал металлический створ ворот, поэтому во двор к нему мог зайти кто угодно, чем частенько пользовались бездомные собаки. Вик не прогонял злосчастных бедолаг, для каждой псины, захаживавшей на его участок земли, у него имелся сушёный хлеб и миска каши.
Поэтому Матфей не удивился, когда застал приятеля за кормёжкой парочки низкорослых дворняг.
– Кто на этот раз? – вместо приветствия выкрикнул Матфей в проеме разверзнутых нараспашку ворот.
– Иван да Марья, – усмехнувшись, отозвался Виктор. Он подложил в пластиковые миски ещё по солидной порции каши и, накрыв алюминиевую кастрюлю, отставил её в сторону, взяв в руки пухлый пакет с сухарями. – Уже третий раз забегают сюда за два дня. Дружные такие.
– Смотри, как бы они у тебя не прижились, – насмешливо заметил Матфей. – Не успеешь и глазом моргнуть, как у тебя тут сам собой организуется собачий приют.
– Меня это не страшит, Маф, – добродушно отозвался Виктор и подкинул в быстро опустевшие миски добрые порции сухаря. – Если ты боишься за свой участок, то я…
– Да нет, дружище, – тут же поспешно оборвал его Матфей. – Просто ты живёшь один, сам еле концы с концами сводишь, а тут эта благотворительность. Это собачье племя тебя обожрёт в один прекрасный день.
– А вот это ты зря, Маф. Они не привереды и превосходно лупят кашу. А каши на всех хватит – и мне и им. Знаешь, сколько среди них брошенных и забытых? Я всякий раз вздрагиваю, когда представляю, что это не собаки, а люди. Брошенный ребёнок, кинутая жена, забытый старик.
– Это собаки, Вик, и только. Ты увлекаешься. И влияние Философа на тебе сказывается.
– Нет, Маф, наш Эр ещё тот брезгун, – сказал Виктор, на секунду скривил лицо в притворном отвращении, но тут же прыснул со смеху.
– Согласен, – последовал зычный хохот в ответ, – он невыносимо привередлив.
Собаки, насытившись и начисто вылизав донышки мисок, выбрали неподалёку от крыльца солнечное местечко. Там они привалились друг к дружке, удобно разместившись на тёплом пятачке, наслаждаясь крохами дня, и лениво повиливая грязными хвостами на долетавший до них голос Виктора.