Вино фей

Михайлова Ольга Николаевна

Удивительно, подумала Черри, пройдёт сто лет, никого из нас давно не будет, а на этот портрет будут смотреть правнуки Вирджинии. Она навеки замерла здесь - вечно юная, да что там - просто вечная. Апофеоз нетления искусства. Однако... Черити закусила губу и подошла ближе. Странно, но на полотне была совсем не Вирджиния. Вернее, это была совсем не та Вирджинии, которую знала Черити. Но что не так? Это, безусловно, её лоб, овал лица и глаза. А, может, подумала Черити, она сама видит не то, что есть?

Но странно. Тот, кто может воссоздать сходство по памяти,

считается первоклассным художником, однако и строгое воспроизведение лица с натуры требует высочайшего мастерства и лишь самые лучшие из живописцев в очень редких случаях добиваются подлинного сходства. Надо ведь и приукрасить модель, и польстить ей. Однако здесь художник, как не странно, не пытался льстить Вирджинии, при этом явно был мастером: модный воротник на плечах невесты был выписан с удивительным подобием, также точен был браслет на руке Джин и её веер. Помолвочное кольцо и диадема в волосах тоже были написаны с редким мастерством. Руки, казалось, сейчас зашевелятся. Но лицо...

– И как ты её находишь?

Черити вздрогнула от испуга, но тут же и успокоилась: в дверях стоял кузен Энтони.

– Напугал ты меня. Странная картина.

– А самой Джин понравилось. И матери тоже.

– А как тебе?

Энтони усмехнулся.

– Этот Джон Стендер - вовсе не дурак, он не льстит заказчикам, а просто рисует их мечты о себе, и те, довольные, расплачиваются чистоганом. Сам же он, когда лакировал портрет и чистил палитру, пробурчал, что среди людей куда больше копий, чем оригиналов.

– Ты считаешь портрет неудачным?

– Не знаю, но картина говорит мне не больше, чем кусок венецианского стекла или изразец стены Дамаска: это лишь прекрасно окрашенная поверхность.

Черити вздохнула. Энтони было трудно угодить. Ему редко что-то нравилось, и к двадцати пяти годам он даже не определился с профессией. Ему не понравилось на флоте, потом пожелал быть юристом, но был отчислен из Кембриджа, ибо, как говорил сам, охладел к праву. Армия тоже была ему не по душе. Одно время пытался писать стихи, но даже Черити, при всей доброжелательности, не смогла выжать из себя ни слова похвалы.

Энтони вышел, а Черити, боясь, что её могут застать в гостиной леди Дороти или Вирджиния, поторопилась опустить полотно с кресла на пол, где оно стояло, и пошла к двери. Уже взявшись за ручку, она вспомнила, что забыла перевернуть портрет к стене и обернулась. Вздрогнула.

Теперь направление взгляда модели совпало с местом, где стояла Черити. Вирджиния смотрела на неё с портрета со странной ненавистью, и сходство с оригиналом было пугающим. На негнущихся ногах Черити подошла ближе - и нервно сморгнула. Показалось. Взгляд Вирджинии снова был пустым, сходство уменьшалось на глазах, по мере того, как она обходила портрет. Черити подошла к окну и взглянула на Вирджинию с той стороны, откуда падал свет. Снова удивилась. Теперь Джин опять походила на себя, но воскресную, когда они вместе с Сесили и леди Дороти приходили в церковь. Тот же невинный взгляд, устремлённый вдаль, та же ангельская кротость

в выражении прелестного кукольного личика.

Черити быстро развернула портрет к стене и торопливо вышла из комнаты.

Дурное впечатление, вызванное портретом, скоро развеять не удалось. Живописец читает души людей, как мы - страницы книг, и сделанные им выводы вытекают из сути вещей. Привычка выбирать и копировать натуру располагает к трезвому суду, и именно художники живее других воспринимают происходящее вокруг. Что он увидел в Вирджинии и почему сказал такие странные слова о копии и оригинале? И почему опытная рука живописца написала именно такую Вирджинию?

Черити вздохнула и решила отвлечься от нелепых мыслей. Под вечер направилась на прогулку на Мерлине, стараясь захватить последние отблески заката, осыпавшего зелёные склоны и рыжеватые пажити бледно-алым сиянием. Лазурное небо постепенно разгоралось пурпуром -- и, подёргиваясь по краям сероватым сумраком, простиралось над землёй необъятной мозаикой. Умирающее солнце проступало во всей своей царственности. Сердце Черити ощутимо сжалось, но не восторгом созерцания, а неотвратимым предчувствием надвигающейся беды.

– Нашёл забаву, ничего не скажешь, - неожиданно услышала Черити, возвращаясь с конюшни в дом. На ступенях мрачнели две тени. Это, кажется, был голос Энтони Хейвуда.
– А впрочем, можешь и позабавиться, вдруг пофартит.

– У тебя глаз нет, Энтони, - Черити показалось, что это голос Остина Стэнбриджа.
– Крайтон, между прочим, тоже в восторге.

– Я не вижу в ней ничего особенного. Вот Томазин - та по мне, тут я братца понимаю.

– Но он, как я понимаю, и сестрицу Филипа оприходовать не прочь?

– Я вообще не помню, чтобы мой дорогой братец что-то отказался оприходовать.

В голосе Энтони проступила брезгливость. Голоса их приближались, и Черити торопливо свернула в боковую аллею, где за кустами лигуструма её не было видно.

– Крайтон сказал, что брак - самая высокая цена, которую мужчина может заплатить за женщину, но ему он не по карману.

– Надоел ты мне с цитатами Фрэдди. Он слишком много о себе мнит, - зло уронил Энтони.

– Может и так. Но в любом случае, твоя Сесили с ума по нему сходила, и отрицать это ты не можешь.

– Мне-то что? Она не моя, а Винсента. Пусть его это и волнует.

– Девице проще полюбить того, за кого она выйдет, чем выйти за того, кого она любит. Мисс Сесили Винсента, конечно, не полюбит, но мечтать о Крайтоне ей тоже глупо и она это, похоже, поняла.

Шаги их стихли за воротами.

В воскресение Черити проснулась на рассвете, хотела надеть сшитое накануне платье, но почему-то раздумала, надев обычное серое. Она нервничала и плохо спала ночь. Под утро ей приснилось, что в церкви мимо скамей шёл господин, чёрный и страшный, как дьявол, он медленно подходил к ним, но никто не пугался, все раскланивались с ним и никто не замечал, что вместо ботинка из-под его гамаш выглядывает копыто.