Вино фей
Шрифт:
– Но откуда что берётся?
– спросила Черити, тоже умно пропустив мимо ушей замечание миссис Стэнбридж, - несчастья случаются потому, что треснуло зеркало, или зеркала лопаются, потому что должны приключиться несчастья?
– Если бы знать это, моя девочка.
Черити повернулась к священнику и, готовая в любую минуту сказать, что её неправильно поняли, опасливо задала вопрос.
– Мистер Стэнбридж, а вам случалось... видеть у людей ... зеркальные глаза?
Жена пастора бросила на неё странный взгляд и нахмурилась, а священник ответил, почти не задумываясь.
– Ты говоришь о людях с пустыми глазами, отражающих всё вокруг, живых мертвецах, да? Что удивительного?
– пожал он плечами.
– В Солсбери десять тысяч жителей, но не больше трёх десятков душ. Есть и другие...
– Энджел!
– укоризненно перебила супруга пастора, и повернулась к Черити.
– Может, ты просто что-то неверно поняла, Черри? В различных обстоятельствах один и тот же взгляд может выражать разные чувства. Если человек косится на тебя, не поворачивая головы, это подразумевает подозрительность, но в сочетании с поднятыми веками или сведёнными бровями, как на полотнах Тициана, взгляд скажет о спокойной задумчивости или мудрой проницательности. Томность и расслабленность век придают глазам выражение влюблённости, а иногда такой взгляд выражает только ленивую чувственность, как на портретах Лели. Но ведь взгляды так мимолётны, что очень легко обмануться.
Черити поняла, что миссис Кассандра постаралась смягчить сказанное мужем, ей же самой слова священника показались не жестокими, а просто точными. Она хотела продолжить, но тут, однако, их разговор был прерван. Пожаловали Марвеллы, и Черити сразу пожалела, что так задержалась.
Мистер Роберт Марвелл, рыжий мужчина лет пятидесяти, любил деньги, карты и сплетни, а также баранью ногу, кларет, охоту и свой клуб. Миссис Кандида Марвелл обожала сплетни, деньги и карты, а также клубнику со сметаной и свежие сливки. Любила модные журналы и разводила цесарок. А вот их дочь Элизабет не была столь разносторонней натурой и любила только сплетни.
В этом ничего странного не было. В Солсбери не интересовались сплетнями только святые, законченные эгоисты и мертвецы, но Черити знала, что верить можно лишь половине того, что говорили Лизбет и её родные, однако не знала, какой именно половине, и потому не верила почти ничему. Любой разговор с ними казался ей потерянным временем, и от него всегда оставался горьковатый привкус во рту. Слово-то не воробей, нагадит -- не отмоешься.
Марвеллы уже знали о помолвке Вирджинии Хейвуд и слышали от слуг Кассиди о треснувшем зеркале, и сейчас жаждали обсудить всё узнанное, вынюханное и досочинённое. И Черити, стараясь, чтобы на лице не проступило отвращение, с тоской слушала повествование из богатого опыта миссис Марвелл, когда разбитое зеркало влекло за собой семь лет всевозможных несчастий. Миссис Кандида гадала, каких же неприятностей следует ждать мисс Вирджинии, а мисс Лизбет злорадно предположила, что не иначе, как расстроится помолвка.
Лизбет Марвелл, как знала Черити, нравился Филип Кассиди, но отец Филипа и слышать не хотел о родстве с Марвеллами: за девицей давали всего двадцать тысяч, сэр Бенджамин подозревал, что грум Марвеллов браконьерствует в его лесах, а Роберт Марвелл явно плутовал за карточным столом. Кандиду же Марвелл Кассиди считал старой ведьмой. Лизбет ему тоже не нравилась: он находил, что подобные девицы всё слышат краем уха, видят краем глаза, а потом ещё и додумывают краем ума.
Его сын Филип был не столь расчётлив и прозорлив, как отец, он предпочёл белокурую красавицу Вирджинию Хейвуд рыженькой длинноносой Лизбет по соображениям чисто эстетическим.
Всё это объясняло и яд в голосе Лизбет, и её злорадство. Однако, преподробно обсудив всевозможные беды, должные обрушиться на семейку Хейвудов и выскочку Вирджинию, Лизбет Марвелл сменила тему.
– А вы слышали о гостях миссис Рэнделл?
Черити, до того с тоской глядевшая в окно, сразу повернулась к Лизбет и навострила уши.
– Вы их видели?
– нетерпеливо спросила она.
Лизбет улыбнулась, и на её лице с хитрыми зелёными глазами проступило лисье выражение.
– Я - нет, - педантично уточнила она, - но наша Роза сегодня была на кухне в Фортесонхилле. Так кухарка, миссис Вульф, сказала, что племянник миссис Рэнделл - настоящий джентльмен, а не парвеню, купивший чужое поместье, разжирев на торговле. А молодая леди - писаная красавица, великолепно образована и совсем не из тех, кто не может запомнить и страницы из учебника истории и до сих пор путает Ричарда III и Генриха VIII.
Черити поняла, что эти камешки летели в огород Хейвудов, а последнее замечание касалось Вирджинии, и вправду, не слишком преуспевавшей в пансионе, но сейчас это её не волновало.
– А миссис Вульф не сказала, как зовут молодую леди? И мистера Клэверинга?
– Черити, затаив дыхание, ждала ответа.
– Нет, - с пикантной улыбкой ответила мисс Марвелл, - зато она обронила, что они долго жили во Франции и Италии, а теперь решили обосноваться на родине. У мистера Клэверинга - свой капитал в двести восемьдесят тысяч, сестра его имеет восемьдесят тысяч приданого, - при этих словах глаза Лизбет блеснули, - а так как им предстоит унаследовать и Фортесонхилл, то кое-кто, как мне кажется, пожалеет, что поторопился.
Черити растерялась. Её ограниченные средства научили её считать ещё в отрочестве. Двести восемьдесят тысяч фунтов давали четырнадцать тысяч годовых - деньги настолько большие, что Черити, привыкнув мыслить не фунтами, а шиллингами и пенсами, просто опешила. Приданое мисс Клэверинг давало четыре тысячи годовых - это тоже целое состояние, за Вирджинией мистер Хейвуд мог дать только тридцать. И Черити не могла не понять, что появление в городе столь богатых людей, если они пожелают осесть здесь, а не в Лондоне, изменит планы весьма многих, тут Лизбет, что и говорить, была права.
Черити вспомнила, каким дорогим было в Бате платье мисс Клэверинг и её жемчуга, как сверкали бриллиантовые запонки мистера Клэверинга и его платиновый портсигар, припомнила, что леди Изабелл Кассиди сказала об экипаже приезжих, и на сердце её потяжелело. Те явно были богачами. Неужели это те же самые Клэверинги?
Она поднялась и начала прощаться. От дома священника через церковный двор вышла к притоку реки, окаймлённому ивами и камышовыми зарослями, где монахи прошлых веков возводили часовни и устраивали приюты отшельников. Она миновала Эйвон через мост, собираясь прогуляться, но когда высокие вязы и трепещущие на ветру кусты ольхи скрыли приходскую церквушку, до неё вдруг донеслось, заставив вздрогнуть, полнозвучное грохотание органа, сопровождаемое голосами сельских певчих. Звуки, казалось, вобрали в себя росу с тысячи мягких пастбищ, они наполняли долину, словно туман, и лились в бесконечном пении, погружая в странное оцепенение, заглушая все тревоги.
Тут ей навстречу выехал джентльмен на породистом гунтере. Черити стояла, задумавшись, и опомнилась только, когда всадник спешился и окликнул её. Она узнала Остина Стэнбриджа, сына священника.
Миссис Кассандра всегда говорила, что её сын живёт "сам по себе", а Хейвуды считали его эгоистом. Но Черити Остин Стэнбридж, темноволосый, с насмешливыми карими глазами, казался в Солсбери одной из немногих "живых душ" и из всех молодых людей в округе нравился ей больше всех, хоть он, разумеется, считал её глупой малышкой и никогда не принимал всерьёз.