Владимир Чигринцев
Шрифт:
Парень шагнул к столу, назвался Григорием. Воля налил ему оставшегося супа.
Пропустили по стопке. В глазах пришедшего плясал веселый огонек.
— И каким званием он себя наградил?
— Капитан.
— Капитан! А почему не майор? Всю жизнь в старшинах проходил, под пенсию звездочку кинули. Он же мент, участковым в Пушкино работал, знаешь, под Москвой. Одно слава Богу — бросил нас с мамкой, когда я на ноги уже встал. Пошел по бабам. Теперь в Москве с завскладом связался — она его и кормит.
— Не кормит,
— Ладно, вали спать, охотник хренов, небось нарассказал тебе, а сам белки в последние годы не добыл, пьянь ментовская.
— Как же ты, как же ты отца родного… — плаксиво загундосил Ильич и вдруг встрепенулся, махнул стопарь, поглядел на Волю тяжело, пристально. — Ты, парень, верь, Сталин был настоящий батька, не то что нынешние, да! — Выпучил глазищи, откатил губу — форменный упырь.
Тут Воля не выдержал, взорвался, чуя за спиной Гришину подмогу:
— Ты, Иван Ильич, меня в доме принимаешь — ладно. Хочешь жить по-соседски, пой что угодно, но про этого вампира нам с тобой не сговориться. Для меня он убийца и злодей, запомни. И чтоб больше я не слышал — договорились?
— Во-во, — поддержал Гриша, — вспомни, как женские бараки охранял, а не Жженова, не Жженова. Мужской лагерь, мать рассказывала, рядом был. Иди, гад, спать!
Иван Ильич откинулся на спинку стула — лицо его выражало неподдельное страдание.
— Не понять вам, щенки, щенки молочные, не понять ни-ка-ак! — провыл он. — Трагедия! — вдруг объявил театрально, взмахнул руками и, потеряв равновесие, грохнулся навзничь на пол, назад, вместе со стулом.
— Последний акт сыгран! — резюмировал Григорий, таща отца в спальню. Тот сонно мычал оттуда: «Прости, прости, прости», — поворочался на диване и скоро затих.
Для приличия посидели еще с четверть часа. Договорились ходить в лес вдвоем, расставались как давно знакомые. Ночь стояла темная и звездная. Заметно потеплело.
— Теперь так и будет, скачками, но морозец свое возьмет, — весело потягиваясь, сказал вслед Чигринцеву Григорий, постоял на крылечке и убежал в дом готовить пищу вкрай оголодавшим собакам. По всему выходило — настоящий охотник появился в Бобрах только теперь. Что же понесло Чекиста в Пылаиху? Охотился? Охотился, только не за зверем — следил за новым подозрительным соседом, привычка того требовала.
8
Рано утром, на рассвете, Чекист постучался в дверь. Проклиная в душе нового нахлебника, Воля скинул крюк с петли, нырнул назад под одеяло.
— Под кроватью поищи, должна там последняя литровка остаться, — приказал, не скрывая презрения, грубым, сонным голосом.
— Нет, Владимир, не так ставишь вопрос. — Ильич шагнул к столу, победоносно припечатал скатерть бутылкой, как гербовой печатью сельсоветский писарь, громко и со значением. — Долго спишь, я в былые годы к этим часам уже всю тайгу оббегаю. На вот — Ильич на чужие не пьет. Поднимай мослы, лень московская.
— Оставь меня, и быстро, дай спать! — отрезал Воля на повышенных.
— Не хочешь? Я к Босиной матери затемно сбегал — пей, или презираешь общение? — Голос его дрожал от обиды.
— Ильич, иди с Богом, дай выспаться. Зашел, спасибо, но мне не надо, — уже миролюбиво погнал его Чигринцев.
— Спать так спать, ты ведь и с леса еще небось не отоспался, — согласился Чекист, но не удержался, ввернул: — В Пылаихе что искал — барское золото? Тут не затаишь, парень, щебетовские на всю округу растрезвонили. Нет там ни грамма, давно до тебя все выгребли, тут же народ — пройда на пройде. Ну я к слову, к слову, — напуганно протянул вперед руку, видя, как грозно Чигринцев поднимается на кровати. — Я так, Гришка в лес собирается, валяй с ним, может, собаки кого и выгонят.
— Иди, змей, прочь! — хотелось уже запустить в него вещью потяжелее сапога.
— Хорошо, я оставляю, извините, коли что не так, но Иван Ильич на чужие не пьет никогда! Да! — Чекист хлопнул себя в грудь, развернулся по-строевому на пяточках и был таков. Бутылку оставил стоять на столе.
…Воля открыл глаза часам к двенадцати. Потом кипятил чай, завтракал — никто его не беспокоил. Заглянул к Валентине. Ванюшка еще не вернулся из школы, Бори нигде не было видно.
— Тебя обпил, ускакал к матери — теперь дня на три-четыре. Оставляет нас одних, а представь, каково зимой, — спокойно, со всегдашней улыбкой проворковала Валентина.
— Ты б Ванюшку в интернат отдала, зимой, наверное, страшно через лес одному.
— Страшно. Когда, бывает, встречаю его на санях. Он ведь ссытся у меня, ребятишек стесняется — ни за что не хочет в интернате жить.
— А к доктору водила?
— Какие доктора, так до армии будет, старший тоже дудонился, пока в казарму не попал, — просто призналась она.
Воля ушел домой, валялся день на кровати, слушая радио. Наведался к Чекисту, но на доме висел замок. Только вечером появился Гриша — расставлял капканы на бобров. Заглянул к нему на огонек.
— Я шкурками сейчас кормлюсь, — как бы оправдываясь, объяснил Гришка, — жена шьет, я выделываю. Четыре бобра, от силы пять — манто на полторы-две тысячи долларов, раньше на поливалке пахал, разве так платили? Ну да всех повыгоняли — сокращение. Лесом больше наработаю.
— Отец где?
— В Москву укатил. Этот спьяну чего не нагородит. Ждал меня, дом боится один оставить. Теперь здесь до Нового года засяду.
— Пойду к себе, не выспаться никак, — соврал Воля.
— Меньше спи, — хохотнул Гришка. — Завтра отправимся поутру?