Власть подвала
Шрифт:
Например, время от времени убирать конкурентов. Но в основном мне прийдется скучать.
Я очень внимательно обыскал свою тюрьму. Я проделал это три или четыре раза – все равно, времени было хоть отбавляй. Никаких скрытых камер я не заметил.
Правда, я не разбираюсь в современной технике, возможно за мною следили прямо сквозь тонкую стену с помощь инфракрасных лучей или с помощью вибродатчиков в полу. Наверняка были и микрофоны. На всякий случай я прикрыл тетрадными листками вентиляционные отверстия в ванне и во второй комнате. В ванне я стал на трубу, а во второй комнате удалось подвинуть шкаф. В первой комнате за мною все-таки могли следить. Никаких ответных действий вслед за моими манипуляциями не последовало.
С каждым днем мне все сильнее и сильнее хотелось увидеть солнечный свет, или хотя бы лунный. «Я никогда не видела луны» – теперь я понимал ее слова. Я тосковал об облаках, о запахе мокрого асфальта или скошенной траве, о веточке полыни в ладонях. Воспоминание о каждой подобной мелочи было столь ярким и пронзительным, что даже хотелось плакать. Я никогда раньше не замечал за собой такой сентиментальности.
Меня мучили сны. Из ночи в ночь ко мне возвращался кошмар с вариациями: экзамен по математике или физике. Обычно экзамен был школьный, выпускной. Я прогулял большинство занятий, а программу настолько усложнили, что подготовиться невозможно. Я прихожу и ничего не знаю. Несколько раз за ночь я просыпался с бьющимся сердцем. Интересно, что ни математика, ни физика в реальной жизни эмоций у меня не вызывали. Я знал их плохо и имел твердую тройку или четверку.
Единственное и главное, что интересовало меня с детства – это глубина человеческой души.
Я все же был уверен, что за мной наблюдают, тем или иным способом. Поэтому я не спешил с погружениями. Я не хотел, чтобы они это видели, входили, смотрели на экран монитора, предполагали, вычисляли, изучали, экспериментировали. То, что знаю я – это только мое. Но все же, если из подвала еще оставался хоть какой-то выход, то этот выход надо было искать не за тяжелой деревянной дверью, а там, в глубине сознания. Внешний и внутренний мир не эквивалентны: тут мир, а там, на самом деле, миры. Тут сила, а там множество сил, природу которых мы совсем не знаем.
3
Я снова нашел ее в голубом зале. Теперь она была одета как балерина и ноги ее были слишком мускулисты, чтобы казаться красивыми. Перед лицом она держала черную маску на палочке.
– Это тебе за лунный свет, – сказала она.
– Ты мстительна, как обыкновенная земная женщина.
– Я не мстительна, я расчетлива.
– Хорошо, – сказал я, – я расскажу тебе. Когда светит полная луна, небо вокруг нее отливает зеленью. Ее свет так отчетлив, что не оставляет места полутонам: все только яркое или безнадежно черное. Но, если ты движешься, одни детали становятся черными, а другими яркими. При этом свете глаза начинают видеть лучше, а белое кажется голубым.
– Еще, – сказала она.
– Луна заглядывает в окна, она туманится и мглится, она мелькает сквозь ветви, плывет на облаках и в облаках, она крадется, она выглядывает из-за ветвей, покрытых инеем, над спокойными снегами, среди звезд, окутанных паром твоего дыхания, она подсматривает за тобой, она бывает золотой, белой и красной, а иногда она печальна и бледна как мертвая; ее свет необыкновенен, он льется, он движется, он отражает твое настроение и ведет настроение за собой.
– Еще.
– Дальше могу только цитировать. Луна в головах, как пустая площадь. Луна, что твой генсек в параличе. Луна сверкает, зренье муча. Невидимкою луна освещает снег летучий. Луна как мутное пятно сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела… Из дальних трав встает луна щитом краснеющим героя.
– Хватит, – сказала она, – остальное я могу представить. – Что ты собираешься делать дальше?
– Просить тебя о помощи.
– Безнадежно. Со мной пройдет только сделка.
– А если придумать для меня какую-то другую работу? Не знаю, понимаешь ли ты это, но для человека тяжело…
– Ты не человек, – сказала она.
– Что?
– Ты не человек. И ты никогда не был человеком. Я помолчу, а ты осознай мои слова.
Она замолчала и начала танцевать. Это был странный, очень вычурный танец без музыки. Танцуя, она не отводила маски от лица. Этот танец напоминал лунный свет, льющийся сквозь тонкую сеть белой занавески, льющийся на зрачки бессонных глаз и стекленеющий там, как катаракта.
– Вот так? – спросила она, остановившись. Она нисколько не запыхалась. – Похоже?
– Я тебе не верю. А как же мое тело? И все остальное? И мои воспоминания?
– Твое тело напоминает человеческое, только напоминает. Но даже оно сильно отличается. Тебе почти сорок лет, но у тебя ни разу в жизни не болела голова.
Ты встречал когда-нибудь человека, который мог бы сказать о себе подобное? На тебя совершенно не действуют табак, алкоголь и большинство человеческих отрав.
Ты об этом знал?
– Нет. Я бросил курить в детстве, потому что не понравилось.
– А твои способности? Неужели ты серьезно считаешь, что это человеческие способности? Что каждый желающий человек может проникнуть сюда, что каждый может управлять случайностями и творить то же, что и ты? Ты единственный такой на вашей планете и ты единственный такой в вашей вселенной. Ты правша или левша?
– Ни то, ни другое.
– Это тоже редкость среди людей, не правда ли? А твое умение видеть в темноте? А твое умение отгадывать масть карты или сторону монеты? А постоянные бессмысленные совпадения, которыми полна твоя жизнь? Ты думаешь, с другими то же самое? Человечество бы давно сошло с ума или выдумало новую религию, если бы оно жило твоей жизнью. А сила судьбы, которая уже добрую сотню раз спасала тебя из безнадежных ситуаций? Это, что ли, человеческое? Ты об этом знаешь?
– Да. Еще в детстве я называл это «темные силы нас злобно хранят». Но я не придавал этому значения. Это было так естественно. Я вообще не задумывался, а просто полагался на эти «темные силы». Когда положение становилось безвыходным, я расслаблялся и ждал. И тогда спасение приходило само собой, как бог из машины. Что это было?
– Это никто и ничто. Это всего лишь сверхчеловеческое свойство тебя самого.
В детстве ты любил играть на деньги и за год не проиграл ни разу. Как ты это объяснишь? Ведь ты не жульничал, правда?
– Тогда меня это не удивило.
– А твои гастрономические вкусы? Как насчет «хлеб всему голова»?
– Я не ем хлеба, – ответил я.
– Ты знаешь хоть одного другого человека, который не ест хлеба?
Последний ее довод меня убедил. Я не то, чтобы не ем хлеба, я не ощущаю в нем потребности. Хлеб для меня – это гастрономический нонсенс. Мое детство порой превращалось в кошмар оттого, что воспитатели и прочие неуемные доброжелатели пытались объяснить мне пользу хлеба. Чем меня только не пугали и как меня только не заставляли отведать хлебушка. Наконец, я соглашался и клал в рот это безвкусное вещество. С тех пор я к нему привык и даже иногда употребляю – чтобы не слишком отличаться от окружающих. Но, кроме хлеба, я не ем и других растительных продуктов. Для меня не существуют огурцы, помидоры, лук, свекла, капуста, соя и многое другое. Зато я обожаю фасоль, а мясо люблю есть сырым. И никакие усилия воспитателей не могли выбить из меня эти вкусы. Я по натуре хищник и мог бы питаться одним мясом. Плюс витамины, конечно.