Власть подвала
Шрифт:
– А как твоя память? – спросила она.
– Обыкновенная. Если не считать того, что я катастрофически забываю имена, лица и номера телефонов.
– С какого возраста ты себя помнишь?
– Месяцев с девяти или десяти.
– Люди помнят себя только с трех лет. Тебя это не удивляет?
– Теперь удивляет.
– Разве ты не ощущаешь себя чужим среди людей? Разве ты не предпочитаешь обществу одиночество? Разве другие не видят, что ты отличаешься от них как белая ворона?
– Что-то вроде этого. В детстве я пытался мимикрировать. Это было бесполезно, меня быстро вычисляли. Но не я один такой.
– Не ты один? Тогда скажи, как тебе нравятся земные женщины и не предпочел бы ты лучших?
– Мне нравятся их тела.
– А души?
Я подумал.
– Иногда души, но в этом случае пол уже не имеет значения. По-моему, большинство женщин просто не имеет душ. Они имеют пустоту, заполненную модными журналами и прочей чепухой. Не каждая, но восемь из десяти. И тем приятнее встретить среди них исключение.
– Но эти исключения, нравятся ли они тебе как женщины?
– Никогда.
– И ты никогда не был влюблен?
– В детстве. В том возрасте, когда влюбляешься издалека – когда любишь за прическу, за походку, за манеру носить сумку. Когда любишь не человека, а образ.
Тогда я был влюбчив, а потом уже ничего не повторилось. Я пока надеюсь.
– Ты никогда не встретишь свою женщину на земле. Земные женщины не твоей породы.
4
Я очнулся, уже имея готовое решение в голове. Мои глаза бродили по потолку, украшенному обоями с изображениями херувимов; я смотрел на светильники в углах, слегка гудящие люминесцентные лампы, одна из которых была слишком синей; смотрел и видел все это по-другому. Так, как рыба, вытащенная из аквариума за жабры, смотрела бы сквозь толстое стекло на зеленую и медленную жизнь своих недавних сородичей, на струящиеся водоросли и пузырьки воздуха, взлетающие из-под камней.
На улиток, сидящих на стекле изнутри. Куда бы ее ни понесли и куда бы ни бросили – на сковороду или в вольный океан – сюда ей уже не вернуться. Итак, решение было готово.
Конечно, все это может быть искусным обманом. Здесь надо думать, думать и думать. Но, в самом деле, в глубине души я всегда знал ответ. Я всегда знал, что я иной крови. И, если это так, мне остается лишь найти свою родину. Я смогу ее узнать. Это тот мир, в котором люди похожи на меня. Женщины там будут безупречны, там никто не станет есть хлеб или грызть луковицу, подобно деревянному Буратино; мои способности там будут совершенно обычным делом и главное, я наконец почувствую себя дома. Была еще одна деталь, которая позволяла мне определить нужное место. В том мире обязательно должно быть что-то с периодом в сто девяносто часов или с периодом, кратным этой цифре. 190 часов – этот тот период удачи, который я вычислил для себя. Но на земле нет ни единого природного процесса, на который бы накладывалась такая цифра.
Широкие дубравы; клейкие грибы с сосновыми иглами на шляпках; скрипучая лыжня в лесу на рассвете; море, светящееся в темноте как большое фосфорное блюдце; карасик, тянущий твой поплавок в мутную глубь; ночной город, мертвый как остывшая сковорода; стук колес поезда, идущего за горизонтом, – всего этого я уже не увижу и не почувствую. А если увижу, то иначе – как на картинке или, хуже того, как в зоопарке или музее. Невероятно жаль. Но я совсем не жалел о людях. Я перебрал в памяти своих знакомых и слабознакомых и убедился, что мало кто из них достоин хотя бы слабого укола ностальгии. А женщины? – на каждую реальную я надевал выдуманную, как маску – и только эта маска имела для меня смысл. Они нравились мне лишь до тех пор, пока соглашались носить эти маски.
К своему телу я тоже стал относиться иначе: я даже не переместил затекшую руку. Теперь это было не совсем мое тело. Возможно, что со временем мне прийдется расстаться с ним, обменять на другое, на настоящее. Кто знает?
Не откладывая, я вернулся обратно. Она уже стояла в дверях, собираясь уходить.
– Разве ты не все узнал? – она села на пол спиной ко мне и наклонила голову. Ее поза казалась воплощением скорби.
– Что? – переспросил я. – Ты всегда говоришь в сторону от меня. И всегда разными голосами.
– Так слышнее? – сейчас голос шептал у самого моего уха, казалось, что я даже ощущаю прикосновение ее губ.
– Нормально. Я забыл спросить тебя, почему я оказался на земле. И зачем?
Было ли какое-то «зачем»?
– Не знаю. Может быть, несчастный случай. Может быть, кто-то полюбил земную женщину и родился ты.
– Я знаю свою мать и отца.
– А я говорю не о последнем поколении. Только человеческие гены рассеиваются со временем, поэтому они не имеют ценности. Твое рождение могло бы быть предопределено и тысячу лет назад. Сейчас никто не знает как, когда и почему это случилось.
– Значит, все же можно любить земную женщину?
– Я сказала «может быть». А слово «любить» имеет еще и физиологический смысл. Это все, что ты хотел сказать?
– Почти. Я хочу вернуться.
– На землю?
– Нет. Домой.
– Я тебя не держу.
– Тогда, может быть, подскажешь дорогу?
– Как? О боже мой, ты смеешься? – Она встала и выпрямилась, оставаясь спиной ко мне. – Это может быть любой из миров, а их много.
– Сколько?
– Бесконечность, выстроенная в лабиринт. Иди, попробуй.
Она сделала шаг вперед и растворилась в желтом свете, льющемся из душевой.
Когда я подошел к дверям, душевая была пуста. Над ржавой водой в лужах вился пар, как над крутым кипятком. Но из дыры веяло холодом. Одинокая капля равномерно долбила коричневый кафель.
– Эй, – позвал я, но услышал только эхо.
5
Я вошел в ближайший из боковых коридоров и сразу оказался на улице большого города. Город был обыкновенным и, на первый взгляд мало чем отличался от земного. На меня не обращали внимания, несмотря на мою экстравагантную, по местным меркам, одежду. Судя по модам, автомобилям, рекламе и сигаретам, здесь шел примерно 1960й год.
Я обернулся, пытаясь запомнить то место, в котором я вошел. Бесполезно. Я вошел прямо посреди улицы. Здесь нет ни каких ориентиров. Впрочем, мне еще ни разу не удавалось выйти тем же путем, которым я вошел. Я двигался среди людей, пытаясь понять чем же они отличаются от знакомых мне земных существ. Они говорили на моем языке, их жесты, взгляды, их улыбки или нахмуривания бровей были понятны мне. И все же, это был чужой мир – более чужой, чем мир глубоководных течений, межгалактических пространств или квантовый мир субатомных частиц. Этот мир лишь имитировал землю. Город был мне не знаком.