Внук Бояна
Шрифт:
— О-о-о, я это увидел при встрече. Но есть ли надежда приручить батура в твои сыновья?
Сатлар ответил не сразу.
— Я предлагал руситу все, как приказал ты, — сказал ханский лекарь, — но он не захотел слушать. Богатство не радует его.
— Говорил ли ему о княжеских почестях?
— Он не ищет их. Можно подумать: он князь. И лишь хочет знать, когда ты откроешь ему тайны нашей жизни.
— Много хочет знать! Он сыт? Здоров? — раздраженно спросил Беглюк. — Он скучает? Что ему еще нужно?
— Он ждет твоего слова, великий хан.
— Пусть ждет!.. А ты будь с ним по-отечески... Возможно, он все же захочет стать близким хану, быть великим батуром... А пока мы помалу начнем приручать
Хан откинулся на подушки и, уставившись на тканые узоры потолка, долго молчал.
Полуденная жара сковывала все. Половецкое становище спало. Только от реки чуть слышно доносился веселый-гомон ребятишек, да где-то в становище беспокойно ржал застоявшийся конь, ожидая хозяина. Высоко в белесом небе прокаркал ворон.
Беглюк взглянул на жреца и быстро сказал:
— Звезды иногда ошибаются: он должен был родиться половцем — твоим сыном. Это ошибка его звезды... Постарайся! Ты знаешь тайны чудес. Для тебя нет невозможного. Усынови русита! Заставь служить нам.
— Великий хан, я делаю что в силах сделать, но мысли его тверды. Он не изменит руситам; Степного коня на привязи не удержишь.
— Но мы диких коней объезжаем!
Беглюк резким движением поднялся с подушек. Черные, еще полные жгучего блеска глаза его с ненавистью уставились на жреца.
— Он должен быть при мне! Понял, старик? — сквозь зубы проговорил Беглюк. — Сделай так! Когда у меня справа будет Асап Непобедимый, а слева Юрге — могучий батур и великий певец, жизнь наша потечет радостно и покойно. Они оба стоят целого войска. Мы тогда сможем повелевать всеми Черными и Белыми половецкими вежами до самого Приморья и Тмутаракани. А то наши ханы зажирели, стали как сурки: каждый в свою нору тянет.
Хан приподнялся на локте, жгучими глазами устремился в лицо Сатлара.
— Но если русит не пожелает выполнить мою волю, лучше ему было не родиться. Я не пожалею и твои отцовские чувства... Иди и делай так, как хочу я! Вспомни, что говорит пресветлый бог Кам: «Когда возьмешь светлое, не бросай, чтобы не страдать, сбереги для бога своего...»
Сатлар вышел. Медленно шагал он к своей юрте. Он было уже привык к мысли, что русич будет его сыном, а теперь... «Что же делать? У меня тоже есть дорогое желание, оно сильнее и роднее сердцу, а у хана — свое. Как быть?»
Шли дни. Раны Юрко зажили. Но Сатлар по-прежнему приходил к нему с целебным зельем. Глаза старика смотрели веселее. Он радовался этим ежедневным встречам.
— Пей, набирайся сил! — говорил Сатлар. — Ты наш гость и, пока здесь, живи по нашим законам.
Юрко выпивал крепкий навар мяса и ковыля. А потом они усаживались на бараньих шкурах и вели беседы. Старик рассказывал о жизни в половецких зимовищах на далеком юге, куда после веселого осеннего свадебного месяца кочевали они каждый год. Там наступало трудное время. Пастбища голодные: трава лежала под снегом, степь замирала. Зимой почти не было кобыльего молока, пища на исходе, люди не вылезали из кибиток, спали в бараньих тулупах, тощали и весной ходили расслабленные. А воины ели сырое мороженое мясо, напяливали на себя по две овчинные шубы и спали в снегу... Только старые роды строили постоянные зимовища: городки Шаркунь, Сугров, Белая Вежа. Но и они весной кочевали в степь — на вольные травы.
Сатлар говорил о весенних торжествах, когда просыпалась жизнь и кибитки с буйволами и верблюдами снова двигались на север по зеленеющей степи. Было много мяса. Появлялся кумыс, а с ним приходила беспечность
А лето — самая счастливая пора, у всех много еды, овцы жирные, коровы жирные... Тысячные стада и табуны упитанных коней движутся по травянистой степи, нагуливая сладкое мясо, в Табористан, в страны индийские. А в степи подрастает молодняк, новый окот, и нет ему числа. Жить бы да жить! А вот тянет на легкую добычу — в набег на Русь!
Как-то Юрко шутливо сказал старику:
— Ты откармливаешь меня, как жеребенка для ханского котла.
— Я приношу тебе здоровье.
— И еще кое-что? — Юрко провел рукой по сафьяновому голенищу, где хранился найденный им на ложе кинжал.
Сатлар отвернулся и равнодушно ответил:
— То, что нашел, береги молча. Все в свое время годится. Воин, собираясь в поход, даже иголку втыкает в походный кошель. Но ни одна женщина не знает об этом. Запомни: коли узнает одна — узнают и сто длинноязыких. — Старик улыбнулся. А Юрко смотрел на него и не мог отгадать, чего он не договаривает. — Скоро ты поймешь, что иногда и ханское слово беспечно развеивает ветер. А теперь прощай! И не забудь: берегись черной ночи!
Старик вышел из кибитки, унося белые тряпицы, которыми обычно перевязывал раны Юрко. И тогда Юрко впервые днем запел о радости борьбы и победы.
Через день утром Сатлар неожиданно вошел в кибитку Юрко вместе с Зеллой. Она была в летнем шелковом чекмене, на поясе висел кинжал, отделанный серебром. Важно и степенно Зелла села у решетчатой стены и не шевелилась. Только большие коричневые глаза ее в густых ресницах с любопытством исподлобья осматривали все, настороженно задерживаясь на лице Юрко. А Сатлар говорил:
— Наша звездочка хочет побывать на Руси. Когда-то ее сестра Эдуи была женой князя руситов. Какие люди — руситы?.. Мы пришли услышать о тебе, о твоем великом предке, о твоем народе...
Юрко взглянул на Зеллу. В глазах ее была просьба.
— Наш народ не похож ни на какой другой, — начал рассказ Юрко. — Мы можем плакать от радости и смеяться над смертным горем. Русич не обидит слабого, но в бою не знает пощады и страха. Нас нелегко разозлить, но уж потом не жалуйся — бьем жестоко. Но мы любим песни дружбы, и песни, зовущие к победе, нам дороги. Было так, что наша песня побеждала песню врага. Дед мой, Боян, был большим песенником. Люди говорили, что он потомок древнего бога веселия и радости — Велеса, потому и творил чудеса в искусности... Вот однажды сошлись киевские дружины с печенегами у реки. Биться или не биться? Жаркое лето, раны вдвойне опасны... Под кольчугой тело преет, зудит, а не почешешься. И решили выслать с каждой стороны своего богатыря. Сшиблись на конях сильнейшие, и оба пали мертвыми. Тогда князья решили выслать певцов: кто кого перепоет, того и верх! А дед мой Боян был еще молод и голосист. Вышел перед войсками с гуслями, а навстречу ему печенежский певец Хароб с флейтой. Сначала запел Хароб. Заслушались печенеги и русичи. Хорошая была песня. Как вешняя ночь звучная, торжественная, на большие думы звала... Спел Хароб, тихо стояли войска... И вдруг Боян тряхнул русыми кудрями, ударил по струнам и запел веселое... Песня росла все звончее, разудалей. И русичей и печенегов захватила радостью она. Перемешались все и вражду забыли. Даже птицы слетелись на деревья слушать Бояна. Вот что делает песня! И печенеги, хоть и скуповаты были, а на этот раз не жалели, уплатили выкуп без спора. Так и сказали: песня должна угонять тревогу и горести... Так, может быть, и всем народам лучше песни петь, а не воевать?