Внук Бояна
Шрифт:
— Держись, княже! — Юрко, круша направо и налево, пробился к Ярославу. Но тут налетел сбоку здоровенный половецкий батур, взмахнул громадной палицей с длинным ратовищем над головою князя. Юрко вскинул посеченный саблями щит, рванул коня вперед, заслоняя Ярослава. Он услышал, как хрустнула обшивка щита, как палица обрушилась страшным ударом на шлем. Падая с коня, Юрко успел заметить за спиной князя лицо Кащери... Откуда тут взялся?.. И все скрыла тьма...
Когда он очнулся, была ясная луна на небе да груды тел на земле. До рассвёта Юрко искал своего князя, раненого или мертвого,
Потом он поднялся до резанских спокойных земель. Хотел сам призвать братьев Глебовичей выручить Ярослава, если он жив, хотя бы за выкуп. Не походом же идти?! На это никто не рискнет... А на выкуп нужна тысяча серебряных гривен — чуть не целый воз серебра, где его возьмешь?!
И тогда Юрко решил как быть. Он сам пойдет в половецкие вежи. Если князь Ярослав в плену, он освободит его. Как это случится, Юрко не знал: молодость не загадывает далеко. Но слова деда Ромаша сами шли на ум: «Слово разит и шеломит врага...» Вот и надо говорить с половцами так, чтобы они рты разинули от неслыханного.
Долог Путь был у Юрко. Он шел и ночи и дни. Иногда поднимался на курган и с тревожным любопытством вглядывался вперед.
...Широко раскинулись степи на южных окраинах Руси. Высокая трава стояла там, где еще не бывал человек, высока она была и где когда-то гремели сечи. Время заглаживает следы. Пышен зеленый ковыль на кургане, а под ним белеют людские кости. Росы омывают их, ветры сушат, зори утренние согревают... Шуршит ковыль сизыми султанами по жальбищу, посвистывают суслики да сурки, а высоко в небе вьются жаворонки — вот и вся тризна по воинам, что бились тут с врагами земли Русской...
Закрыл глаза Юрко, и как на яву расстелилась перед ним родная степь. Она отсюда, от чужих и злых людей, кажется еще ярче, еще красочней, и нет ей конца: уходит вся в далекой голубизне в голубое небо. Вся в цветах, как в огоньках радужных... Тут и там — тенистые дубравы дубовые темнеют стеной, снизу как пламенем горят от спелой калины на опушке. А березовые — будто зеленое облако над белесой полоской неба... Внизу желтеет обрыв и река синем-синяя... Ланки с оленятами стоят — воду пьют. Поднимут настороженно голову — с шершавых губ падают капли звонкие... И вдруг рогаль затрубил у леса и топнул копытом— земля звякнула! Рванулись лани с оленятами из воды. Круги пошли по реке, блеском на солнце вспыхивают... Кувшинки золотые, белоснежные закачались, засверкали росой... И кто это окрасил все в такие яркие и сочные, милые сердцу краски? Не из мученического ли сердца твоего, родимая земля, эти чистые цвета сочатся?..
Ой, Русь, Русь, любимая земля моя! Коли можно помочь тебе — возьми наши жизни и восстань из горя и печали светлой сестрой солнца! А если надобен для силы и славы твоей алый цвет крови — возьми мое сердце!
Ночные мысли Юрко густели, складывались в песню, сердце его трепетало, и он пел:
Ой ты, солнце пресветлоё!
Ты взойди в небо яростно,
Размечи лучи полымем,
Разгони тучи черные!
Ой, князья вы, большие и малые!
Вам ли Русь делить да обиды учитывать,
Собирайтесь-ка
Как на бранный пир во честном бою,
Во честном бою с лютым ворогом!
Он пел так в половецкой кибитке и словно видел сквозь мрак ночи, как на его зов отовсюду идут русские люди, полные решимости победить. И князья дают друг другу руки, как братья. Было бы так!..
Под горой завыла собака. Сторожевой войн, что сидел у кибитки Юрко, очнулся от дремоты и выругался. Вечером он выпил много кумыса, теперь хмель проходил, голова была тяжелая — опохмелиться бы. Его окликнул страж ханского трапезного шатра:
— Иди к нам, у нас еще остался бурдюк кумыса.
— Это ты, Ченгреп? спросил воин и зашагал на голос во тьму.
Юрко услышал его удаляющиеся шаги и задремал.
Но вдруг на него пахнула прохладная струя ветра, он очнулся. Зашелестел и откинулся полог, мелькнуло звездное небо. Две тени скользнули в палатку.
Юрко нащупал кинжал, тихо привстал... Совсем рядом послышалось чье-то дыхание. Кто ждет его смерти?
— Не спит, вяжи его! — послышался быстрый шепот. Тут же почувствовал на спине колючий волосяной аркан. Наотмашь ударил кинжалом. Раздался сдавленный стон. Кто-то крепко схватил его за руку. Волосяной аркан оплел грудь.
— Вяжи скорее! — хрипел незнакомый голос. — Силы оставляют меня. Я вижу смерть!
И в ту же минуту Юрко ощутил, что его правая рука освободилась от тисков, аркан ослабел...
Возле него никого не было. На миг в темноте снова мелькнуло звездное небо, и в просвете откинувшегося полога Юрко увидел, как черная тень* несла из кибитки тяжелую ношу...
Едва на заре шаманы стали выкрикивать о встрече солнца, у княжеских юрт раздался вой. Половцы выскакивали из кибиток, прислушивались и спрашивали друг друга:
— Кто отправился в вечный поход?
— Турог Смертоносный, храбрый из храбрых батур! — откликнулись соседи. А потом воины шли по извилистым тропинкам на крик.
Над юртой Турога развевался черный знак смерти. Через два года знак снимут и все запируют, а жены выйдут замуж: в это время Турог в царстве Кама уже будет обласкан девами... Пока же отовсюду подходили батуры и усаживались кругом на кошмах. Лица их были торжественны и суровы. Они собирались проводить лучшего батура в дальний поход к берегам кумысного озера, к стадам бога Кама, а им нет числа! Там — свое солнце, своя луна, своя степь. Там красивейшие девы будут варить для него самое жирное мясо, подносить хмельную брагу. Голова его станет вечно веселой...
Никто не спрашивал, как погиб Турог: такие храбрецы не могут умереть не со славою! Асап встал у юрты, торжественный и важный и громко выкрикивал:
— Слушайте, батуры! Брат мой в погоне за руситами съел холодный ветер* (*Съел холодный ветер — простудился) и в него вошла счастливая смерть. Она коснулась его дыхания, и звезда его жизни скатилась с неба перед зарей.
Батуры вскидывали руки и дружно кричали:
— Хвала смерти! Она приведет Турога Смертоносного в светлые степи старшего бога Кама! Пусть храбрый батур встанет в его ватагу рядом с прославленными предками!