Во имя Абартона
Шрифт:
Судя по выражению лица, Реджинальд сожалел, что избавился от бутылки виски.
– Что именно?
– Он считает, что мы любовники. Про зелье ему, к счастью, неизвестно. Это было предостережение. «Не всем нравится, когда классы смешиваются недолжным образом», - передразнила Мэб, трясясь от раздражения.
– О, а должным — это как?
– вскинул брови Реджинальд.
– Как было у самого господина Джермина?
– Незаконнорожденный?
– оживилась Мэб.
Реджинальд тяжело вздохнул.
– Ну вот, я дал вам в руки оружие.
– Не беспокойтесь, я не буду его применять. Таким оружием приятно просто владеть. Вы не хотите пригласить меня на танец, компаньон?
Темный взгляд Реджинальда застыл вдруг на лице Мэб. На несколько мучительных мгновений, в течение которых она боялась услышать любой ответ. Потом Реджинальд не без усилий отвернулся.
– Я ужасно танцую, леди Мэб.
– Жаль, - искренне ответила Мэб. Тогда просто прогуляемся.
И она взяла Реджинальда под руку. Казалось, ему неприятно это, он шел неохотно, и вскоре Мэб взяла досада. Что это в самом деле? То они разговаривают нормально, шутят, почти нравятся друг другу — в самом правильном смысле, а потом вдруг появляется вновь это отчуждение.
Впрочем, обидеться толком Мэб не успела: приятный шум бала, тихие звуки музыки, смех и журчание светских бесед разорвал полный отчаянья и боли крик. Первым с места сорвался Реджинальд, и должно быть машинально сжал руку Мэб. Не раздумывая, она побежала следом.
Глава двадцать шестая, в которой удается замять скандал
Старые, временем проверенные артефакты, на зарядку которых Реджинальд потратил все утро, делили территорию Университета на укромные закутки, шикарные «бальные залы», фуршетную, и еще большее количество укромных закутков. На майском балу можно было почти все — в рамках разумного, о чем напоминала вплетенная в артефакты защитная магия, не позволяющая принести и распить алкоголь или затеять драку. Но ни одна магия в мире не может оградить от мелких пакостей и других последствий человеческой подлости.
В той части парка, куда они с Мэб прибежали на крик, стояли большие щиты для объявлений, на которых вывешены были фотографии лучших студентов этого года. В полночь благодаря немудреной магии они должны были превратиться в напоминание сдать хвосты и подготовиться к экзаменам. Реджинальд лично проверил эти щиты около полудня, поскольку при всей своей простоте чары были не слишком устойчивы и часто конфликтовали с иным присутствующим на балу в избытке колдовством. В полдень все было в порядке. Сейчас поверх больших, красивых, хотя, не отнять, глянцевых снимков наклеены были фотографии иного толка. Перед ними на коленях стояла Лили Шоу, ногтями царапала землю и тоненько подвывала. На ее голос сбежалась уже немалая толпа, большую часть которой, конечно же, составляли студенты и студентки двух «аристократских» колледжей. Кто-то из зевак сочувственно смотрел на Лили, не решаясь подойти, а кто-то наоборот — с жадностью разглядывал откровенные, вульгарные фотоснимки. Попадались и те, кто переводил взгляд с досок на девушку и обратно, сравнивая, пытаясь разглядеть под нарядным, но скромным платьем вот это белое тело, небольшие округлые груди, родинки, пятнышки, веснушки, волоски.
Фотокарточки Реджинальд сорвал с досок магией, и, не рассчитав от злости силы, попутно опалил торжественные снимки. Мэб бросилась к Лили, опустилась на колени, позабыв о своем дорогом платье, и принялась говорить что-то тихо и мягко.
– Представление окончено!
– Реджинальд вложил в голос всю строгость, всю уверенность, которая подействовала на студентов. По крайней мере, они опустили взгляд и попятились.
– Представление? Что за представление?
Реджинальд обернулся и наткнулся на неподвижный, немигающий даже взгляд леди Гортензии Паренкрест, королевской фрейлины, которую нелегкая принесла на Майский бал. Ее фотоснимки часто появлялись в газетах, иногда — рядом с королевой, но чаще сопровождая статью о похождениях фрейлины. Глядя сейчас в лицо леди Гортензии, от которого веяло арктической стужей, Реджинальд с трудом мог поверить в существование у нее любовников.
– Эта девушка — наша протеже?
– монотонным голосом спросила леди Гортензия.
Реджинальд переглянулся с Мэб.
– Да, леди Паренкрест, - Мэб помогла Лили подняться, обняла ее, защищая от всего света разом, в том числе и от великолепной фрейлины.
– Обычные девичьи горести.
– На балу?
– вскинула тонкие, точно карандашом выведенные брови фрейлина.
– Ну а где им быть, если не на балу, - дернула плечом Мэб.
– Вы ведь помните. Я отведу мисс Шоу умыться.
Они снова переглянулись, и в этот момент странным образом поняли друг друга без слов. Может быть, дело было в связавших их чарах, а может — в общем взгляде на проблему. Леди Гортензия не должна знать, что здесь произошло. Никто не должен. Нельзя причинять боль Лили и вред Абартону. Для Мэб на первом месте, наверное, стоял Университет, для Реджинальда — девушка, но цель была одна.
Этика была уже не один раз нарушена, поэтому Реджинальд без особого угрызения совести применил Полог Молчания. Заклинание было неприятное, оно доставляло досадный дискомфорт при попытке рассказать об увиденном, но не причиняло вреда. И его невозможно было ощутить на себе. Только находящийся рядом, защищенный амулетами и собственными чарами сильный маг мог бы его почувствовать. Спина уходящей Мэб дернулась, но она никак не стала комментировать поступок Реджинальда. Леди Паренкрест осталась стоять неподвижно. Она, как и большая часть знатных особ, волшебницей не была.
– Веселитесь, - сухо приказал Реджинальд, и все разошлись. В толпе мелькнула светлая голова Миро, но его ли это рук дело, сказать пока было нельзя. Слишком много магии вокруг, чтобы начинать колдовать над артефактами и пытаться выяснить, кто где находился последние часы.
– Вы не представились, - высокомерно сказала леди Гортензия, когда они наконец остались одни.
– Реджинальд Эншо, профессор артефакторики, - Реджинальд чуть наклонил голову.
– Прошу извинить.
Сегодня в воздухе было многовато магии, она словно туман проникала всюду, и пришлось повозиться, восстанавливая фотографии лучших студентов и наложенные на них чары. Заодно обнаружились короткие, но пакостные надписи, увидеть которые мог только изображенный на фотопротрете. Их Реджинальд затер, не желая разбираться с горе-шутником. И без того проблем хватало. Закончив, он обернулся, отряхивая ладони от голубоватых искр остаточной магии, и обнаружил, что королевская фрейлина наблюдает со все тем же безразличным выражением лица.
Настоящая красавица из числа тех, чье внимание, даже мимолетное, невероятно льстит самолюбию. Женщина, за ночь с которой можно отдать жизнь. Умереть за обладание этим пышным телом, тяжелыми грудями, сочными губами. Холодная женщина и словно бы мертвая. Заколдованная.
– Могу я вам чем-то помочь?
– Вы пытаетесь скрыть что-то?
– От вас?
– Реджинальду, кажется, удалось правдоподобно изобразить удивление.
– Прогуляйтесь со мной.
Реджинальда неприятно кольнул приказной тон. С другой стороны, такой женщине — красивой и облеченной властью — не отказывают. И он предложил локоть, на который королевская фрейлина немедленно оперлась, почти навалилась, давая почувствовать мягкость груди. Едва ли соблазняла — в ее любовниках не было никого проще графа — скорее пыталась сбить с толку, заморочить.
Идя с ней под руку по аллее, под усыпанными волшебными фонариками деревьями, Реджинальд вспоминал Мэб, обнаженную ли или одетую, даже неважно.
– Вы проявляете интерес к нашим протеже, профессор… Эншо? – проговорила наконец леди Гортензия.
– Я проявляю интерес ко всем одаренным студентам.
– Академический или… иного толка?
Реджинальд остановился и посмотрел на женщину.
– Леди Паренкрест, я — не придворный. Называйте, пожалуйста, вещи своими именами.
Фрейлина огляделась, нашла скамейку и, выпустив локоть Реджинальда, подошла к ней. Села, расправляя искрящееся вечернее платье. Похлопала рядом с собой, но Реджинальд предпочел остаться стоять в некотором отдалении.