Во имя Абартона
Шрифт:
Ладонь легла ей на живот, обжигающая сквозь тонкий персиковый шелк, пальцы, чуть царапая ногтями, поддели резинку. Мэб приподнялась, позволяя стянуть панталоны. Мелькнула мысль, что сидеть на старой коже будет неприятно, и пропала. Ягодицами она ощутила те же горячие ладони, подхватившие ее, удерживающие удобно, в нужном положении, под градом жадных, влажных поцелуев. Язык обвел впадину пупка, пощекотал кожу ниже, губы впились в нежную кожу на бедре. Ближе, все ближе. Когда наконец Реджинальд припал губами к ее влагалищу, посасывая клитор, Мэб всхлипнула и одной рукой вцепилась-таки в его волосы. Вторая продолжала стискивать подлокотник несчастного кресла.
Это описывалось в книгах, которые Мэб украдкой читала в юности.
Это показывалось в непристойных фильмах, целая коллекция которых хранилась у кузины Анемоны.
Никто из любовников Мэб так не делал.
Это было восхитительно.
Уже двумя руками она прижимала к себе голову Реджинальда, извиваясь, протяжно постанывая, всхлипывая. Волна наслаждения — почти болезненного, до судорог — накатила, отхлынула, накатила снова, и оставила ее совершенно обессиленной. Мэб, ослабевшая, развалилась в кресле, раскинув ноги, пятками упираясь в пол, дыша хрипло ртом. Медленно разжались пальцы, она выпустила наконец волосы Реджинальда и уронила безвольные руки.
В комнате воцарилась странная, но приятная тишина, нарушаемая только далеким беспокойным рокотом. Бал заканчивался. К Абартону приближалась гроза.
Глава двадцать девятая, в которой Мэб и Реджинальду наплевать на побудительные мотивы
Реджинальд отстранился, испытывая самые противоречивые желания. Хотелось заключить Мэб в объятья и продолжить, уже не сдерживаясь, не делая вид, что причина желания в наведенных «Грёзами» чарах. А еще хотелось побиться головой об пол. Потому что причина желания не в наведенных «Грёхами» чарах, определенно. Теперь он видел это ясно, и понимание оказалось неожиданно болезненным. Чары требовали удовлетворения, которое могло принести только одно единственное тело во всем мире. Чары требовали обладания, они были деспотичны. Но сегодня Реджинальд хотел другого. Удовольствие Мэб стало его собственным, это уже перестало быть магической связью, а стало чем-то большим, и чем-то значительно более опасным. Если он продолжит, то больше не сможет делать вид, что виновато одно только зелье. Никаких поцелуев, цветов и романтических ужинов, как было сказано в их не лишенном смысла пакте. Ничего отдаленно похожего на любовь. Никакой эмоциональной привязанности. Антидот будет готов через десять дней. Нужно потерпеть. Нужно заняться делами.
Реджинальд медленно поднялся. Стиснув зубы, мучимый неудовлетворенным — и, выходит, неудовлетворимым — желанием он медленно, осторожно опустил юбку, закрывая манящие, бледные ноги Мэб. Голос прозвучал хрипло.
– Я… пойду. Завтра много дел.
Как глупо это прозвучало! Желание побиться об пол, стены, каминную полку стало еще сильнее. Дурак! Кретин!
Мэб смотрела на него из-под растрепанной челки. Глаза ее, сонные, удовлетворенные, блестели.
– Да, - зачем-то сказал Реджинальд и медленно пошел к лестнице. Интересно, поможет ли холодный душ, или против чар такое средство не действует?
Мэб нагнала его уже на верхних ступенях. Она ступала бесшумно босиком, но скрип выдавал. Соблазняющий скрип, напоминающий о кушетке внизу, и было сейчас не разобрать, что вызывает дрожь во всем теле: чары, или нормальное здоровое вожделение. Когда рука коснулась его локтя, обжигая даже сквозь рубашку, Реджинальд едва ее не сбросил.
Мэб открыла рот, и он удивительно ясно представил себе их диалог. А как же секс? А вам мало? Или Мэб хотела сказать еще что-то? Розовый язычок скользнул по пересохшим губам, и это, пожалуй, было последней каплей сегодня. Розовый язычок, повлажневшие губы и тревожно блестящие глаза Мэб в полумраке, разгоняемом вспышками молний. Реджинальд схватил ее, стиснул в объятьях, прижал всем телом к стене. Губы были искусанные, растрескавшиеся, но такие податливые, ответившие на почти грубый, жадный поцелуй. Они раскрылись, позволяя языку скользнуть в рот, исследуя, дразня. А потом Реджинальд окончательно потерялся в этих поцелуях, которых, оказывается, давно жаждал.
Он опомнился только когда послышался треск ткани, попытался отстраниться, но Мэб не позволила, ухватив за пояс.
– Моя… комната… - сказала она сдавленным голосом, а потом вдруг с шумом выдохнула.
– Боже мой. Что мы делаем?
У Реджинальда, в принципе, был тот же вопрос, но все нужные слова уже прозвучали. Разрешение было получено, а пакт давным-давно нарушен. Еще в первое утро, пожалуй. Он сжал горячую руку Мэб, нашарил дверную ручку, шагнул. Раскат грома заглушил и скрип половиц, и стон, с которым он снова припал к ее губам. Обрывки платья он смахнул на пол, оставив Мэб в одном шелковом бюстье, сдвинутом, обнажающем грудь. Реджинальд накрыл ее ладонью, чуть сжал, наслаждаясь упругостью плоти, второй рукой тронул узел на спине и замер.
– Что?
– сипло спросила Мэб, сверкая глазами.
– Не хочу торопиться. Не сегодня.
В конце концов, что у него есть кроме этого «сегодня»? Реджинальд сделал шаг назад, обошел застывшую в ожидании Мэб, и, встав за спиной, положил ей руки на плечи. Кончики пальцев ощутили мелкие ссадинки. Нагнувшись, Реджинальд поцеловал эти царапины, лизнул, ощущая слабый железистый привкус крови. Следующим поцелуем припал к шее, и Мэб откинула голову назад, вскинула руку и вцепилась ему в волосы, не желая отпускать. Пальцами Реджинальд вновь нашел ее грудь, надавил напряженный сосок, губами прихватил мочку уха вместе с сережкой. Мэб всхлипнула, дернула его больно за волосы и пробормотала что-то невнятно. Кажется - «еще». Вторая его рука погладила по животу и легла на треугольник волос, играя с шелковистыми завитками, то и дело задевая возбужденную плоть женщины. Новый поцелуй — в другое ушко, где-то лишившееся сережки. Целая цепочка от нежной кожи за ухом по шее до плеча и вниз по спине, по лопатке. Прикосновение языком к позвонкам. Рука, мерно нажимающая на лобок. Вторая, прижимающая податливое, нежное тело к себе, так что впору самому стонать в голос от нереализованного желания, от предвкушения, от того наслаждения, что дарит это… давление.
– Мы… я… не… - прошептала Мэб между стонами, и на этот раз Реджинальд не понял, что именно она хочет сказать. Это и неважно было. Едва ли она, второй раз почти доведенная сегодня до экстаза, способна была сейчас мыслить связно. Она стиснула бедра, вцепилась в его запястье, не позволяя отнять руку, выгнулась, прижимаясь попкой теснее, и Реджинальд понял, что больше он не вынесет. Когда-нибудь потом он будет сожалеть, что не получил все, но сейчас он возьмет то, что сможет. Ее. Сейчас. Так, как есть.
Комната была мала, а кровать велика, поэтому достаточно было легонько толкнуть, чтобы Мэб повалилась на нее ничком, и с готовностью расставила ноги. Реджинальд сглотнул. Открывшееся ему зрелище было… чересчур. Если бы проклятые чары не подпитывали его силы, тут бы он и кончил, просто глядя на выгнувшуюся женщину, откровенно предлагающую себя, влажную, желанную.
– По-пожалуйста… Ре… Реджи…
С этой проклятой бальной одеждой было столько возни! Реджинальд кое-как справился с пуговицами, подтяжки попросту спустил с плеч, и вошел в подрагивающее от нетерпения тело. Кто застонал протяжно? Кто из них двоих всхлипнул?
– Да… - пробормотала Мэб удовлетворенно.
– Так…
А потом это томное и почти жалобное: «Еще».
Реджинальд не видел смысла, да и не был способен сопротивляться своим и ее желаниям. Ладони легли на тонкую талию, удерживая, помогая задать ритм, который Мэб подхватила быстро. И они отдались общему безумию. То быстро, резко, почти грубо, а то вдруг медленно, дразня, и снова быстро. Рвано. Сумасшедше. Как не было у Реджинальда ни с одной женщиной, потому что ни одна не была для него по-настоящему недосягаема. Ни одна не была так желанна и так недоступна, как леди Мэб проклятая Дерован, стонущая, выгибающаяся ему навстречу, извивающаяся, царапающая ногтями вышитое покрывало и — черт, ну зачем?!
– произносящая его имя. Реджи! Реджи! Реджи! Никогда оно, вычурное, нелепое, временами нелюбимое, не звучало так волнующе, так приятно, так уместно и правильно. И он сам выдохнул «Мэб», кончая, и лишь чудом не навалился на нее всем своим весом. Тело стало тяжелым, неподатливым, усталость вдруг опустилась разом, выкручивая каждую мышцу, но даже это сейчас было приятно.