Во имя Абартона
Шрифт:
– А сварите еще кофе, - крик Мэб нагнал его уже в прихожей.
На этот раз кофе вышел более легким, сладким благодаря меду и апельсиновой цедре, с пряными нотками кардамона и корицы. Мэб, зашедшая на кухню, приняла чашку, принюхалась и широко улыбнулась. И от улыбки этой, как и от румянца, голова шла кругом. Реджинальд одернул себя. И продолжил разговор, потому что он сближал с Мэб, пускай это была только иллюзия.
– Что не так может быть с вашей матерью?
– Маменька никогда бы не просватала меня за простолюдина, будь он хоть трижды миллиардер, - Мэб сокрушенно покачала головой. А Реджинальда, хоть он и не чаял
– Значит, либо ей нужны зачем-то деньги, либо Верне соврал, либо… я не знаю.
– Позвоните ей и спросите, это если вам нужен был совет.
Мэб фыркнула и на какое-то время ушла от ответа, слишком занятая своим кофе. Пила его, щурилась, улыбалась краешком губ. Потом наконец заговорила с легкой чуть снисходительной улыбкой.
– Это повлечет только скандалы. Моя мать имеет очень своеобразное представление о том, как должна вести себя аристократическая семья. Вы, Реджи, читали когда-нибудь романы Хью Левона?
Реджинальд едва не поперхнулся, услышав, как легко и непринужденно Мэб сокращает его имя. Кивнул. Да, он читал Хью Левона, блестящего сатирика, хотя куда больше ему нравился исторический роман «Де Линси и свинопас».
– Дерованы в версии моей матери, теток, а также сестер и кузин, этот как раз Грайтоны Левона, - Мэб сокрушенно покачала головой.
– Как в «Завтраке в апреле».
– Пьют чай, предварительно его отравив?
– уточнил Реджинальд.
– Метафорически, - кивнула Мэб.
– Со стороны, должно быть, наша жизнь кажется яркой, великолепной: череда приемом, серебряная посуда на завтрак и неспешная беседа о погоде…
– Моя мать, - неожиданно для себя сказал Реджинальд, - очень любила красивую жизнь, как в журналах. Мы, ее дети, начинали работать в восемь лет, чтобы эту жизнь обеспечить. Всем со стороны казалось, мы нищие, несчастные, нас подкармливали украдкой — и слава Богу!
– но в действительности все из-за материного желания купить новую шаль, или салфетки на стол, или статуэтку. Когда я на старших курсах научился вязать, связал ажурную салфетку, зачаровал на привлечение денег и послал ей. И этим моя помощь семье, пожалуй, ограничилась.
Мэб хмыкнула задумчиво.
– Если бы и мои проблемы с матерью можно было решить так же просто. Надежда только на то, что она узнает от Верне, что я лишилась-таки невинности, причем давно, и откажет мне от дома. Когда можно будет начать колдовать?
Смена темы была неожиданной, но Реджинальд этому обрадовался. Хватит уже говорить о личном.
– Около полудня, я думаю. Тогда мы и выясним, кто где был. И у нас, к слову, некоторые… неприятности. Леди Гортензия Паренкрест.
– А что леди Гортензия?
– напряглась Мэб.
– Слишком умна для придворной дамы, - проворчал Реджинальд.
– И наблюдательна. Или это все благодаря придворной должности? Она знает о Лили и потребовала держать ее в курсе. Потому что позор может разрушить начинание ее величества.
– А странные были гости на балу, - заметила Мэб.
– Верне — ладно, он собирается нам что-то пожертвовать. Но что здесь делали леди Гортензия и доктор Джермин?
– У нас есть пожар, - Реджинальд выставил в центр стола баночку с медом.
– Есть зелье. Есть визит доктора Джермина и его попытка отравить вас. Есть Лили Шоу. Фотоснимки вчера, повешенные там, где их любой мог увидеть. Прибытие леди Паренкрест.
– И еще попытка пробраться к нам в дом, - напомнила Мэб, разглядывая выставленные на столе предметы.
– Это могут быть вовсе не студенческие шалости.
– Зелье, демарш Джермина и соблазнение Лили очевидно направлены на то, чтобы опорочить репутацию Абартона. В принципе, взлом музея и пожар сюда также вписываются, - Реджинальд переставил баночки, чашки, флакончики и посмотрел на них, склонив голову.
– Однако, эта безобразная история с Лили может играть против королевы Шарлотты. А пожар быть случайность. А в музее, скажем, искали какой-то артефакт. Или книгу. Или студенты Эньюэлса переплыли озеро и наведались к нам.
Реджинальд тряхнул головой.
– Нет, леди Мэб, нам с вами стоит ограничиться поисками обидчика Лили Шоу и приготовлением антидота. Потом, когда все наши проблемы будут разрешены, пусть с остальным вон Грев разбирается.
Реджинальд хотел еще добавить, что после того, как антидот будет приготовлен и выпит, их ничто не будет связывать, так что не стоит строить планы, но малодушно промолчал.
* * *
Утро началось странно, с суетливых и путаных желаний. Мэб совершенно не хотелось спускаться вниз и начинать разговор с Реджинальдом — а было ощущение, что этого разговора не избежать. И в то же время, Мэб нуждалась в том, чтобы увидеть своего компаньона и понять, изменилось ли что-то, или ей это только кажется.
Из сада пахло дождем и цветами, но ароматы эти не кружили голову, не возбуждали, не умиротворяли, а лишь раздражали.
Все же она сошла вниз и затеяла разговор, высказав все, что ее тревожит, но теперь сидела и сожалела о вырвавшихся словах. Было неприятно, что она впустила — да практически втянула!
– Реджинальда в свою жизнь, а еще больше стыдно. Вот так просто вышла и вывалила на плечи чужого человека нервические переживания. И почти дошла до того, чтобы попросить о неловкой, крайне щекотливого свойства услуге: пойти и поговорить с Верне. Но Мэб вспомнила, как комкал Реджинальд несчастные бинты, словно хотел сомкнуть руки на шее ее обидчика, и отказалась от этой затеи.
До полудня Мэб отчаянно искала себе занятие, и, в конце концов, не выдержав, отправилась в городок за покупками. Это должно было ее отвлечь хоть ненадолго. Абартон, усталый, сонный, ворочался с боку на бок, неохотно пробуждаясь. Кое-где слышались юные голоса студентов, смех, иногда до ушей Мэб доносилась отчаянная скороговорка «заклинания», призванного обезопасить от строгого преподавателя и дурных отметок. Пользы от такой «магии» не было вовсе, но она оказалась на удивление живучей. Мэб тоже когда-то произносила этот странный набор звуков, хотя быстро убедилась в его бессмысленности.
В отличие от кампуса городок не спал, о скорее — отдыхал в тишине. Лавки уже были открыты, из паба пахло пирожками, слышался стук молотков: на доску для объявлений рядом с студенческим клубом прибивали афишу какого-то нового кинофильма. Мэб шла в сторону крытого рынка, приглядываясь, прислушиваясь, принюхиваясь, и на ум снова почему-то пришла мама. Наверное из-за того, насколько происходящее вокруг с ней диссонировало. Зачем было подсылать Верне? Чего хотела она добиться? И что будет делать теперь, когда у нее есть доказательства неподобающего поведения дочери?