Водораздел
Шрифт:
Ничего не ответив на замечание Теппаны, Поавила стал запихивать в кошель домотканую одежду: она-то еще пригодится.
— А это куда я дену? — спросил Крикку-Карппа, показывая на свое ружье, которое уже чуть ли не тридцать лет было его верным спутником на охотничьих тропах.
— Отдай мне, — сказал Пекка, до этого молча сидевший в стороне и наблюдавший, как мужики переоблачаются в английские мундиры.
Услышав голос Пекки, мужики словно вспомнили о его присутствии и уставились на него.
— Не бойся. В целости-сохранности будет.
— Из этого ружья можно только белок бить, — сказал Теппана, заподозрив, что парень задумал что-то неладное.
— Случалось, и медведя из него били, — возразил тут же хозяин ружья.
— От винтовки, пожалуй, больше толку было бы, — заметил Пулька-Поавила, взглянув на Пекку.
«Почему он не вступает в отряд? — думал про себя Поавила. — Молодой здоровый парень. Уж кому-кому, а ему-то надо было пойти выпроваживать врагов из родной деревни. А может, он уже и забыл свою деревню?»
— На днях выступаем, — доверительно сообщил Теппана.
По своей военной специальности Теппана был пулеметчиком. Но после вылазки в Ухту его назначили командиром взвода разведки. Поэтому он и был в курсе всех оперативных планов отряда.
— А как себя почувствует Хилиппа, когда отряд придет в деревню? — усмехнулся Пулька-Поавила.
— В портки со страху наложит, — сказал Теппана.
Мужики засмеялись. Только Пекка стоял хмурый и серьезный.
— Пули тоже дай мне, — попросил он.
Крикку-Карппа передал парню два коровьих рога с деревянными затычками. В одном из них был порох, в другом десяток круглых пуль.
В барак стали возвращаться его обитатели. Они были чем-то возбуждены.
— Повесить бы их следовало, этих сволочей, — говорил один из рабочих, продолжая начатый во дворе разговор. — Чтоб неповадно было насильничать…
Известие о несчастье, случившемся с Матреной, распространилось по станционному поселку, и даже в городе о нем уже перешептывались. В памяти еще свежи были недавние кровавые события, разыгравшиеся перед собором, — и вот опять такое…
— Что же это у вас случилось? — спросил Пулька-Поавила.
Пекка нахлобучил кепку и вышел. Он боялся, что Теппана не обойдется без своих шуточек. Но Теппана был человек справедливый. Он любил зубоскалить, мог и приврать при случае, но рассказывая о таком деле, он даже ни разу не улыбнулся.
Мужики слушали его и хмурились.
— И бога они не боятся, — вздохнул Крикку-Карппа.
— А власти что думают? Почему они дозволяют, чтобы творилось такое бесчинство? — возмущался Пулька-Поавила. — Надо пойти и пожаловаться куда следует.
Он оглянулся, ища взглядом Пекку, но парня уже не было.
Матрены не оказалось дома, когда Пекка пришел к ним.
— Она у Маши, — ответил Фомич, сидевший на своей скамейке и занятый починкой чьих-то полуразвалившихся ботинок.
Маша по-прежнему жила за стенкой, только теперь не одна, а с мужем, с Петей Кузовлевым. Пекка хотел было сразу пойти к Кузовлевым, но Фомич жестом остановил его.
— Дай-ка сюда твои башмаки, — сказал он. — Я их малость подремонтирую.
Пекка послушно сел на скамью и стал разуваться. Фомич тем временем вытащил из-под кровати старые солдатские сапоги.
— Вот одень-ка пока мои сапоги. Подойдут, наверно.
Солдатские сапоги. У себя в деревне еще мальчишками они с завистью разглядывали солдат, приехавших на побывку с фронта. Шинель, ремень с пряжкой, фуражка, сапоги — все вызывало восхищение. Матерей упрашивали сшить из какого-нибудь старья или просто из мешковины рубахи, которые можно подпоясывать ремнем. Только Пекке некого было упрашивать и никто не сшил ему такой рубашки. Его мать покоилась уже на кладбище. И он старался держаться подальше от сверстников, щеголявших в подпоясанных ремнем гимнастерках. Все это вспомнилось ему теперь, когда он впервые в жизни натянул на ноги сапоги. Он даже почувствовал что-то похожее на гордость. Он встал, подтянулся по-военному, улыбнулся, как мальчишка, и, поскрипывая сапогами, направился к Кузовлевым.
— А ты не плачь, он не такой, — услышал Пекка утешающий голос Маши. Немного потоптавшись перед дверью, он вошел.
— Пекка! — обрадованно воскликнула Матрена, утирая заплаканное лицо.
Петя Кузовлев тоже был дома. Он сидел за столом и при появлении Пекки поспешно сунул в ящик стола какую-то книгу, словно пряча от постороннего взгляда. Пекка книгами не интересовался и даже не полюбопытствовал, что это Петя спрятал.
Поздоровавшись, он сказал:
— А у меня ружье есть.
— Ружье? Ты что, тоже вступил в карельский легион?
— Нет. Мне один знакомый отдал свою берданку.
— Ха-ха, — засмеялся Кузовлев. — Ну и что ты собираешься с ней делать? Охотиться?
— Да, хочу поохотиться, — ответил Пекка, нахмурившись. — Уж одну-то сволочь я пристрелю.
Все поняли, о ком он говорит. Кузовлев нахмурился и махнул рукой.
— Глупости все это.
— Почему глупости? — вскочила Маша. — Они… они людей убивают, насильничают, а ты…
Маша осеклась.
— Ну, что я? — спросил Кузовлев.
— Ничего, — буркнула Маша, помолчав.
— Если бы Закис был жив, — промолвил задумчиво Пекка, — он бы не сказал так.
— Я вчера видел батю, — повернулся Кузовлев к Пекке. — Завтра соберем митинг в депо. Если это не подействует, объявим стачку.
Пекка все не мог успокоиться. Он встал, постоял у окна, словно высматривая кого-то. Потом подсел к Матрене.
— Скажи, а ты узнала бы тех, если бы они встретились тебе?
Матрена хотела что-то сказать, но Маша вдруг увидела на ногах Пекки сапоги и воскликнула: