Водораздел
Шрифт:
— Это не тогда, когда ты пообещал подарить царю свои рваные порты?
— Тогда, тогда, хах-ха! Порты совсем были рваные, а лахтарям мы еще покажем… Улепетывать будут без оглядки. Вот! А потом я начну строить новую избу… Да, избу…
Утром сильно болела голова и не хотелось ни с кем разговаривать. Пулька-Поавила не мог вспомнить, что он вчера говорил. «Конечно, какие-нибудь глупости. Впрочем, что до речей пьяного. Пьяный несет всякую чушь, которую всерьез не стоит принимать», — успокаивал себя Поавила.
— На занятия! — услышал он крик отделенного.
«Вот еще, на занятия», — проворчал Пулька-Поавила и, бросив окурок на землю, неохотно пошел в барак.
Командир отделения решил обучить своих стариков обращению с винтовкой, поскольку им таковые выдали. Была у него и другая цель — пусть убедятся, что он бывал на войне и разбирается в таких делах побольше, чем они, и что его не напрасно поставили командовать ими.
— Эта штука называется затвором, — начал объяснять отделенный. — А это — курок.
Командирами в карельском отряде были вернувшиеся с фронта унтер-офицеры и просто рядовые солдаты русской армии. Они знали только русские слова команды, и поэтому все занятия проводили на русском языке. И делопроизводство в отряде тоже велось на русском языке. Их отделенный, родом из Юшкозера, тоже называл части винтовки по-русски, но потом перешел на родной язык.
— Вот штык. У германцев штык не такой. У него как нож. Им можно и резать. Но штык русского образца лучше. В штыковом бою немец не выдерживал. Такой как всадишь, то и у лахтаря морда скривится…
Так на занятиях да в караульной службе проходил день за днем.
Однажды к берегу в низовье порога причалила лодка, из которой вышли Ховатта и еще два каких-то незнакомых офицера. Один из офицеров был англичанин, а другой оказался карелом, родом из Костамукши. Как потом выяснилось, этот костамукшец в поисках лучшей доли побывал даже в Америке, где научился болтать по-английски. Он был переводчиком в штабе карельского отряда.
— Какая красота! — воскликнул англичанин, обозревая раскинувшиеся во все стороны, насколько хватало глаз, лесные просторы. Но приехал он совсем не для того, чтобы любоваться лесными пейзажами. Он прибыл инспектировать интендантскую службу отряда.
— Да, продовольствия завезено немало, — заключил инспектор, когда они осмотрели склады.
Продовольствия и снаряжения действительно было завезено немало, больше, чем требовалось отряду.
— Есть договоренность с полковником Пронсоном, что по пути отряд будет пополняться, вербуя крестьян из карельских деревень, — пояснил через переводчика Ховатта. Он, конечно, не стал раскрывать перед англичанином, для чего он постарался захватить в поход как можно больше продовольствия и обмундирования.
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа думали, что Ховатта подойдет к ним и поговорит, но он только мимоходом пожал им руки и пошел дальше. То ли он стеснялся говорить с ними при англичанине, то ли торопился. Офицеры, судя по всему, действительно спешили. Через полчаса они уже отправились обратно в Кемь.
Приезд инспектора навел мужиков на мысль, что отряд должен вот-вот выступить. На следующий день они укрепились в своих предположениях, побывав в Подужемье. Туда они поехали в надежде, что в каком-нибудь доме их угостят молоком — так им уже надоел солдатский харч.
С заводи, откуда они приближались на лодке к селу, Подужемье выглядело таким же, как и раньше, только у лодочных причалов было больше обычного только что сделанных новых лодок. Многие из них даже не были просмолены — видно, не успели.
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа знали, для кого предназначены эти лодки.
— Маловато, пожалуй, их, — подумал вслух Поавила, резким гребком поворачивая лодку к свободному причалу. — Ведь человек триста отправляется…
— А старые лодки? Вон их сколько, — сказал Крикку-Карппа, подняв весла и оглядывая берег, вдоль которого стояли лодки по одной, по две у каждой бани.
— Вот у подужемцев житуха, — позавидовал он. — Такого заработка у нас в Пирттиярви не бывает.
Они не знали, что эти лодки были сделаны подужемцами бесплатно. Подужемские мужики, навоевавшиеся уже на фронтах мировой войны, не испытывали никакого желания отправляться снова на войну в верховину, как они называли карельские деревни, расположенные в верховье реки Кеми. Впрочем, их никто и не заставлял идти туда воевать: отряд был сформирован из добровольцев. Но чтобы не оставаться в стороне, они согласились в короткое время сделать лодки для отряда.
— Эй, эй!
Пулька-Поавила и Крикку-Карппа оглянулись: из окна одной избы кто-то махал им рукой.
Это был Теппана.
— Милости просим, заходите, — радушно встретила вошедших хозяйка дома, еще довольно молодая миловидная женщина.
Теппана сидел за столом в одной нательной рубахе, точно хозяин дома. Сразу можно было заметить, что он успел хватить.
Теппана со своим взводом прибыл в Подужемье вечером. В Кеми им, как разведчикам, которые должны были выступить в путь первыми, выдали паек больше обычного. Так что они чувствовали себя вправе погулять, благо было на что. И если бы Теппана не хлебанул еще дома, вряд ли ему пришло бы в голову пойти знакомиться с женщиной, о которой ему как-то рассказывал Харьюла. И если бы Степанида не отведала вместе с ним в честь знакомства того же рома, может, ничего бы и не произошло. Но все случилось именно так, а не иначе. На утро Степанида, выгоняя корову в лес, рассказывала своей соседке:
— Лежу я в кровати. Смотрю — мужик входит. Ничего не говорит. Снимает шапку — и за стол. Я думаю, чего это он. А он ест, ест. Поел, перекрестился. И снимает пиджак. Сел на край кровати. Ничего не говорит. Я думаю, чего это он…
Степанида принесла Пульке-Поавиле и Крикку-Карппе по кринке молока. Попив молока, мужики почувствовали себя почти как дома. Потом Теппана, вытащив фляжку, попросил:
— Степанидушка, подай-ка пару чашек.
Хозяйка с готовностью бросилась выполнять просьбу. Когда она принесла чашки, Теппана обнял ее за талию и привлек к себе.