Военная фортуна

О'Брайан Патрик

При последней их встрече Луиза находилась на средней стадии беременности, и Мэтьюрин переживал за ребенка.

— О, превосходно, спасибо! Дочка родилась во время жуткого урагана, когда нас мотало взад-вперед у мыса Горн — мужчины перепугались, и все до единого торчали на палубе, несмотря на жуткую погоду. Но Хирепат выказал себя молодцом. А потом все было прекрасно! Такой приятный переход на север до Рио, и ребенок родился крепким. У нее с первого дня были вьющиеся черные кудряшки!

— А как мистер Хирепат?

— Превосходно. Только он не отважился показаться вам на глаза, и я оставила его дома с Кэролайн. Но пойдемте, здесь невозможно поговорить. Вам ведь разрешают выходить?

Стивен кивнул.

—

Тогда накиньте пальто — на улице жуть как холодно, и ветер кусачий.

— Пальто у меня нет. Нас скоро должны обменять, поэтому не было смысла покупать, да и от холода я не страдаю. Капитан Обри шлет через меня кучу поклонов — он не слишком хорошо себя чувствует, чтобы передать их лично.

— Ах, Обри… — протянула миссис Уоган, и по тону ее угадывалось, что навестить она пришла исключительно доктора Мэтьюрина.

Пришло Стивену в голову и то, что довольно строгие условия содержания Луизы на «Леопарде» не дали ей возможности узнать о тесной дружбе между капитаном и корабельным хирургом. Спохватившись, американка вежливо поинтересовалась здоровьем мистера Обри, и выразила надежду на его скорое выздоровление.

Они вышли в центральный холл, и швейцар опрометью кинулся распахивать перед ними дверь. Это был высоченный и массивный краснокожий, облаченный в европейское платье — единственное неулыбчивое лицо во всей «Асклепии». Индеец постоянно был мрачен, невозмутим как статуя и, судя по всему, нем. Стивен поблагодарил его вежливым «Уф!», но в ответ, как всегда, не удостоился ни звука, ни малейшего проявления мимики. Зато Мэтьюрину впервые бросился в глаза засов — приспособление относительно примитивное, но явно достаточное, чтобы удерживать чокнутых пациентов внутри заведения.

На Бостон обрушилась весна в самой простудной своей фазе, и пока Стивен с Луизой прогуливались по парку Коммон, ледяной ветер, налетевший со стороны Кембриджа, рвал нежные зеленые листочки, швыряя их в полузамерзшую слякоть. Почти все встречные американцы: краснокожие, черные или синевато-серые, хлюпали носами от жестокого насморка. Но Мэтьюрин и Уоган не замечали ничего — они полностью погрузились в воспоминания: их плавание, шарфы и чулки, которые она ему вязала; сражение, медленное погружение корабля и суровое убежище на острове Отчаяния — хотя бы тюленьи шкуры, топливо и пища; приход американского китобойца, на котором Уоган и Хирепат сбежали в Америку. Как там мистер Байрон? Бабингтон? Его милая собачка? Увы, съедена туземцами с островов Товарищества — правда, в качестве возмещения те предложили девушку. Что случилось с цыганкой, ее ребенком и Пег? Первая обрела в Ботани-Бей мужа, а вторая — целую кучу любовников. Еще бы, женщины там в большой цене. По мере разговора Стивен подметил, что миссис Уоган не выказывает в общении с ним ни малейшей сдержанности — обращается как к старому другу, с открытостью и доверительностью, памятными по «Леопарду». Нет, пожалуй, в еще большей степени, словно дружба их закалилась за минувшее время. Его это радовало, потому что Луиза искренне нравилась ему: он восхищался ее отвагой, наслаждался беззаботным лепетом, и вообще находил Уоган приятной компаньонкой. Но тем не менее, был изумлен. Как никак, она же агент разведки, пусть и не очень хороший, а он, если употребить флотское выражение, «начинил» ее ложной информацией особо смертоносного свойства. Насколько доктор мог понять, его хитрость уже стоила головы или карьеры многим шпионам. А тут на тебе: Луиза, вышагивает рядом, опираясь на его руку, и не выказывает ни малейшей обиды. Вскоре, основываясь отчасти на том, что Уоган обронила или о чем умолчала, отчасти на своих собственных догадках, Мэтьюрин пришел к выводу: она не считает его виновным. Кто он в ее глазах? Не более чем марионетка в руках злокозненного капитана Обри, этого сеющего ложь Макиавелли. А может Хирепат, эта садовая голова, даже не сообщил ей, что получил бумаги из рук Стивена?

— Не зевай! — вскричала она, оттаскивая Мэтьюрина из-под колес повозки. — Честное слово, дорогой, вам следует быть поосторожнее и держаться обочины!

Они вернулись к тому любопытному периоду жизни на Отчаянии, когда китобоец готовился отплыть. Луиза описывала приготовления к бегству с предельной откровенностью и радостным блеском воспоминаний в глазах.

— Я едва не призналась вам — была уверена, что вы, ирландец и друг свободы, то есть Америки, не выдадите. Разве не заподозрили вы правду, заметив мои моряцкие штаны? Знай вы все, помогли бы мне?

— Наверное, дорогая, — отозвался Стивен.

— Я просто уверена, что да, — заявила молодая женщина, стиснув его ладонь. — Я так и сказала Хирепату, но тот, о Господи, поднял такой шум: его честь, мол, и все такое. Знаете, он еще упомянул, что должен вам деньги. Я всегда знала как северяне обожествляют доллар, но чтобы раздувать скандал ради такой ничтожной суммы! На Юге, разумеется, все иначе. Чтобы унять его, мне пришлось вопить и ругаться как торговке рыбой!

При этом воспоминании ее разобрал смех — тот самый заразительный, абсолютно лишенный повода смех, который всегда так нравился Стивену. Вот и сейчас прохожие оборачивались и улыбались ей. Последовала заминка, в ходе которой она старалась подавить взрывы хохота.

— Но вы ведь никогда не говорили мне, что знакомы с Дианой Вильерс! — воскликнула вдруг миссис Уоган.

— Так вы никогда не спрашивали, — ответил Стивен. — А вы, насколько понимаю, тоже знаете эту леди?

— Ах, еще бы! Мы уже сто лет с ней подруги. Причем жуть какие близкие. Познакомились мы в Лондоне, и я сразу так ее полюбила! Ее хороший приятель Гарри Джонсон, я его прекрасно знаю, мы оба из Мэриленда. Они будут тут, в Бостоне, в среду. Вот бы познакомить вас с ним — он тоже любит птичек. Когда я добралась наконец до Штатов и рассказала им все, Диана как закричит: «Да это же мой Мэтьюрин!», — а Гарри Джонсон спрашивает: «Это тот самый Мэтьюрин, который опубликовал статью про олушей? Или не про олушей?».

Они проходили мимо гостиницы О’Рейли, и двое знакомых со Стивеном английских офицеров встретили его взглядами, полными нескрываемой зависти. Офицеры взяли под козырек, и миссис Уоган одарила их обворожительной улыбкой.

— Бедные ребята, — заметила она. — Как ужасно быть в плену. Надо попросить миссис Адамс послать им приглашение.

— Выходит, вы не любите не столько англичан, сколько их государственное устройство?

— Совершенно верно, — заявила Луиза. — Но и некоторых англичан я тоже терпеть не могу. А вот их правительство — положительно ненавижу. Как смею, предположить, и вы. Оно повесило Чарльза Поула, моего друга из министерства иностранных дел — я вам рассказывала о нем. Какой трусливый, позорный поступок — могли ведь просто расстрелять! Ну вот, пришли, — провозгласила она, лавируя по грязной улице к небольшому кирпичному домику, в сточной канаве у стен которого рылись тощие свиньи.

— Ну разве не убожество? — продолжала миссис Уоган. — Но это лучшее, что может пока себе позволить бедолага Хирепат.

«Бедолага» Хирепат ожидал их в скудно обставленной комнате, выглядевшей не сильно краше фасада дома, и полной дыма. Стивена он приветствовал с неудобоваримой смесью смущения и восторженности, и не решался протянуть руку, пока Мэтьюрин сам не схватил ее. Со времени последней их встречи на острове Отчаяния, американец словно постарел лет на сто, и по изнуренному лицу доктор предположил, что его друг вернулся к злоупотреблению опиумом. И все-таки перед ним стоял тот самый Хирепат, и пока Луиза готовилась кормить малышку, он обсуждал со Стивеном свой перевод Ли-По с энергией, вернувшей к жизни счастливые деньки в лазарете «Леопарда».