Волчица
Шрифт:
Глава двадцать первая
Пройти четыре мили пешком не представляло особенной трудности для девушки, выросшей в Бретани и перенесенной потом в леса Рамбуйе. Миновав заставу, и с наслаждением впивая в себя первые глотки чистого загородного воздуха, Розина вряд ли сознавала всю тяжесть предпринятого ею труда. Только, когда утреннее солнце стало печь ее незащищенную голову, когда дурные мостовые разбили ее тонко обутые ноги, когда голод, долгое бодрствование и все перенесенные треволнения стали оказывать свое расслабляющее действие, ее посетила страшная мысль: а что если она не вынесет этого кризиса, если силы оставят ее в решительную минуту – и она лишится чувств, здесь на дороге, под тяжестью своей страшной тайны?
Глаза ее болели от яркого солнца, она задыхалась от пыли, изнемогала от голода, жажды и усталости, близкой к обмороку; холодный пот уже выступил у нее на лбу, а Версаля даже и не было видно. Еще две мили! Миля и три четверти! Полторы! Это все равно, что сорок. Голова ее начала кружиться, колени подкашивались. Пресвятая Богородица, помоги ей! Только этот один раз, и никогда, никогда больше, ни в этом, ни в будущем мире!
Ведь не захочет же Матерь Божия посмеяться над ней, думала бедная Розина, а между тем – разве не насмешка, что в эту самую минуту послышался барабанный бой, мерный шаг солдат – и, обернувшись назад в невыразимом страхе и отчаянии, молодая девушка увидела столб пыли, обозначающей шествие целого отряда пехоты по открытой, пустынной дороге.
Силы окончательно изменяли ей; она уже не шла, а едва-едва тащилась вперед. Как же ей держаться впереди солдат, несмотря на их мерный, нескорый шаг? Единственным спасением казалось – укрыться в придорожной канаве, как загнанный охотниками зверь, с которым мы уже прежде сравнивали ее, в надежде остаться незамеченной проходившим отрядом.
Измученная, полумертвая, но с нервами напряженными от страха до последней крайности, она забилась в свою засаду и прислушалась. Барабанный бой прекратился, мерный шаг слышался все ближе и ближе, уже можно различить шум голосов, звон оружия и сиплые слова команды. Потом, возглас – торопливые шаги – загорелое лицо и два блестящих глаза, заглядывающие прямо ей в лицо – громкий смех – она найдена!
Французский солдат обладает хищным взглядом сокола. Не столько ради исполнения долга, сколько по какому-то инстинкту, он исследует каждый вершок земли, лежащей перед ним, каждый куст, каждую канаву. Он обладает какой-то особой способностью, острее слуха и зрения, благодаря которой не пропустить ни одной заблудшей курицы, могущей служить ему на ужин, ни связки забытой соломы, ни неподобранных прутьев – для постели и бивуачного огня. Трудно предположить, чтобы он не заметил хорошенькой, черноглазой девушки, спрятавшейся в канаве на его пути.
– Это что такое? – воскликнул загорелый молодой юноша из Турени своему соседу, воину, закаленному в боях Людовика Великого, заметив женское платье, которое редко может избежать внимания юноши, будь он в военном мундире или нет. – Юбка, клянусь всеми святыми, и в ней хорошенькая женщина! Я обязан рекогносцировать и расчищать путь. Я сейчас приведу ее сюда.
– Юбка! – с презрением повторил его старый товарищ. – Если бы еще винный погреб или, по крайней мере, маркитанка с трёхгалонным бочонком за спиною, тогда так! Брось ее, Антуан. Они все на один манер, не стоит и руки марать! Я бы ни за одну из них не отдал четвертки табаку!
Но старый ворчун далеко еще не успел прийти к этому, нелестному для прекрасного пола, заключению, как его юный товарищ уже вытащил Розину из ее засады и старался ободрить ее усиленными любезностями, встречавшими с ее стороны очень нерадушный прием.
Не успела она, однако обратиться к начальнику части, или, по крайней мере, к сержанту, который тотчас же выступил вперед, чтоб осмотреть неожиданную добычу, как в средине колонны произошло какое-то замешательство, послышался крик, брань и возня, и закованный в кандалы Пьер вырвался на свободу от сопровождавших его людей, оттолкнув одного, свалив с ног другого и бросился на выручку любимой женщины, с такой силой дергая свои наручники, что они, казалось, должны разлететься в куски.
– Пьер! – воскликнула Розина, протягивая к нему руки, как ребенок к няньке, – о, Пьер! я так перепугана! так устала! Но теперь мне лучше, потому что ты опять со мной!
И с этими словами голова ее опустилась на грудь, и она лишилась чувств. Если бы не Антуан, все время державший ее за талию, она упала бы на мостовую.
Сцена эта представила бы прелестный сюжет для небольшой картинки. Пыльная дурно вымощенная дорога, с обеих сторон обсаженная деревьями; загорелые лица и белые зубы, синие мундиры с красными отворотами, кожаные перевязи и блестящие на солнце ружья; среди них бледная, бесчувственная девушка, склонившая головку, как сорванная лилия, на молодую воинственную грудь Антуана. Загорелый, закаленный в боях сержант, подносящий к ее губам жестяную манерку с вином, и наконец, закованный в кандалы великан, глядящий на все это с растерянным видом человека только что очнувшегося от глубокого сна. А по сторонам, залитые солнцем поля цветущей Франции, а наверху высокие тополя, меняющие цвета и тени при малейшем ветре.
– Смирно, ребята! – скомандовал сержант, водворяя тишину в рядах и делая на плечо. – Капитан идет!
Молодой человек лет двадцати двух или трех, расшитый золотом, с перьями на треугольной шляпе, торопливо вышел из задних рядов, стараясь замаскировать свое любопытство тем пренебрежительным выражением, без которого, по-видимому, юные, безусые лица не умеют принять начальственного вида. Однако, он снял шляпу, как бы отдавая должное красоте беззащитной девушки, которая только что приходила в себя, благодаря стараниям заботливых воинов, и спросил, обведя всех высокомерным взглядом, о причине такой несвоевременной остановки и замешательства в рядах.
Десятка два голосов отвечали ему, перебивая друг друга.
– Это неприятельская застрельщица, – господин капитан.
– Нет, актёрка из Версаля.
– Танцовщица, которая будет учить нас карманьоли.
– Просто, шпион из предместья.
– Торговка с рыбного рынка.
– Уличная девка.
Но тут послышался могучий бас Пьера, которого еще не слыхал никто из окружающих, заглушая собою все прочие голоса.
– Неправда, господин капитан! Это наглая ложь! Прикажите снять мне кандалы, и я покажу им, что значит лгать таким образом. Она скромная, хорошая девушка, моя невеста, и такая же честная и порядочная, как мать или сестра любого из них!
Розина, окончательно пришедшая в себя, залилась слезами.
– Это правда, – начала она, сквозь рыдания, – и я бы охотнее пошла в тюрьму с моим Пьером, чем в Версаль во главе вашего полка, хотя он и считается самым храбрым во Франции! – Она улыбнулась сквозь слезы и припала бледной щечкой к груди своего возлюбленного.
Солдаты переглянулись между собою, бормоча про себя:
– Славно сказано! Молодец, девка! Не ударит лицом в грязь. Крепко держится за свое знамя. Я бы сам отдал дневной рацион, чтобы жениться на ней.