Волчица
Шрифт:
Ее величество вошла в комнату при последних словах короля, и Розина задрожала с головы до ног, так велико было сходство между нею и Волчицей!
Такое сходство и между тем такая разница! Как между золотом и мишурой, между розой и георгиной, между духом света и духом тьмы.
Королева была одета с величайшей пышностью и великолепием; кружева, драгоценности, перья, бриллианты в волосах, все было такое редкое и дорогое, как французский народ равно любил видеть на своей королеве, окружал ли он ее овациями или оскорблениями. Но от внимательного взора Розины не укрылось
Традиции расы могут свершить многое, но еще более – вера. Рыцарский и религиозный дух, поддерживавший Mapию-Антуанетту, когда она твердыми шагами всходила на эшафот, покинул Францию вместе с нею и не возвращался более в несчастную, забытую Богом страну, пока в потоках крови не сошло со сцены преступное поколение, дерзнувшее поднять руку на свою королеву.
Мария-Антуанетта ласково посмотрела в глаза Розины и, повернувшись к королю, весело рассмеялась его явному испугу и смущению.
– Вы говорите невероятное, – воскликнула она, – это уже не ново! В наше время, невозможное случается каждый день. Кто ваша хорошенькая посетительница и что ей нужно?
Людовик торопливо подбежал к двери, запер ее покрепче, послушал, нет ли кого за ней, и бросился в кресло, вытирая пот со лба.
– Волки вырвались, наконец, на свободу, сударыня! – проговорил он. – Они воют уже на улицах Парижа и жаждут вашей и моей крови.
Королева гордым движением откинула назад голову.
– И это один из них? – спросила она. – Бедный волчонок! Он больше похож на ягненка! – В голосе ее слышалось сострадание, даже нежность. Розина подняла глаза на лицо ее величества и ее отвлеченная преданность и любовь к королеве в одно мгновение перешла в искреннее, теплое чувство и личную привязанность.
– Сударыня, – начала она, запинаясь, – я слышала все… Они думали, что я сплю… Они не выпускали меня и если бы не отец Игнатус, я бы никогда не дошла до вас. Он сказал, что вы поверите мне, если я приду от его имени. Сударыня… Ваше величество… Я не знаю, как назвать вас – я простая крестьянка. Именем Заступницы нашей, именем всех святых, умоляю вас, не ездите сегодня в Париж!
Дрожа от волнения и усталости, Розина опустилась на колени к ногам королевы, схватила полу ее одежды и поднесла к губам.
Мария-Антуанетта собственноручно подняла молодую девушку, посадила ее в кресло, налила воды из стоящего на столе графина и подала ей.
– Я верю ей, – сказала королева, переводя глаза со своего мужа на де Фавра. – Эти честные глаза не могут лгать. Но я также мало боюсь своего доброго народа в Париже, как и в Версале. Бояться! Это слово не может существовать для лотарингца, не может быть понятно для де Фавра. Потрудитесь отдать приказания, маркиз. Я еду.
– О, сударыня! –
– Осмелюсь я просить ваше величество обдумать вопрос внимательнее? – возразил де Фавра. – Франция предана вам, и парижане любят свою королеву, но несколько недовольных умов, в минуту ложного возбуждения, могут причинить непоправимое зло.
– Вы хотите сказать, что чернь может быть дерзка, – возразила дочь Марии Терезы. – Для этого, милостивый государь, у меня есть телохранители, хорошо вооруженные. Они сметут санкюлотов в Сену! Потрудитесь исполнить вашу обязанность, маркиз. Вопрос достаточно разъяснен.
Король в беспокойстве посматривал на говоривших. Он счел необходимым вмешаться в эту минуту.
– Жена моя, – воскликнул он, – дорогая жена моя, согласитесь остаться дома. Ради вашего мужа, ради ваших детей. Подумайте о моих чувствах, подумайте в каком беспокойстве и тревоге я буду сидеть здесь, пока вы будете проезжать среди толпы по узким улицам Парижа!
– Да, улицы узки, – продолжал де Фавра. – Если между воинами и народом произойдет столкновение, вспомните ваше величество, сколько ни в чем неповинных жертв будет раздавлено до смерти!
– Вот так и меня разлучили с Пьером, – вмешалась Розина. – О, об этом страшно вспомнить! Крики, стоны, давка, теснота, несчастные женщины и дети задавленные, затоптанные ногами. Сударыня, если вы любите Бога, не ездите сегодня в Париж.
Слова маркиза, настаивавшего на личной опасности, не могли подействовать на неустрашимость и решительность королевы, граничившую почти с упрямством; но любовная просьба мужа и мольбы Розины тронули ее сердце. Хотя Мария-Антуанетта могла бы смотреть на равный бой, так же спокойно, как и храбрейшие из ее предков, для нее невыносима была мысль, чтобы невинные страдали наравне с виновными, чтобы женщины и дети приносились в жертву ради нее.
– Я поступлю, как угодно вашему величеству, – сказала она, обернувшись к королю с недовольным видом, давшим понять де Фавра, что он впал в немилость за то, что осмелился давать советы, противные желаниям королевы. – Если вы желаете, чтобы я осталась с вами, я могу отложить свою поездку, а маркиз, который кажется главное лицо здесь, может распустить моих людей.
Де Фавра низко поклонился, с выражением глубокого облегчения, и совесть упрекнула Марию-Антуанетту, что она могла даже взглянуть немилостиво на такого верного слугу. Не успел он дойти до дверей, как она вернула его гордым движением головы.
– Можете поцеловать мою руку, маркиз, – сказала она милостиво. – Мне кажется, мой мизинец – дороже для вас вашей собственной жизни и жизни всех вам близких.
Горячая слеза упала из глаз маркиза на царственную руку, и молодой человек поклялся в душе, как не раз клялся уже прежде, что отныне вся его жизнь будет посвящена королеве.
Сколько других, благородных сердец произносили туже клятву, сколько честных голов пало на защиту той же идеи! Рыцарские и религиозные чувства, честность и преданность сплотились вокруг Бурбонов – и чем же кончилось все это?