Волчица
Шрифт:
– Вот настоящее дело для нас с вами, ваше сиятельство, – говорил простолюдин маркизу. – А между тем, ваши предки убивали сарацинов, в то время как мы били свиней!
А дворянин тридцати двух поколений отвечал простолюдину:
– Но ты бы лучше справился с сарацинами, Пьер, чем я со свиньями.
Пьер засмеялся коротким, мрачным смехом.
– Эти хуже и тех и других, – сказал он, – угостим же их, как подобает тем и другим!
Голова колонны уже поднималась по лестнице, по четыре в ряд, так как большого числа не допускала ширина лестницы.
Однако, не дойдя на расстоянии удара штыка, она дрогнула и заколебалась, сознавая, что каждый из стоящих наверху – слишком сильный противник для двух санкюлотов.
– Подвигайтесь, подвигайтесь! – кричали им из задних рядов. – Смотрите, граждане, тут и всего-то пара аристократов! Долой гвардейцев! На вертел их, как дичину! Придавите их как крыс! Вперед, граждане, их можно раздавить ногами!
Но стоящие впереди были, по-видимому, другого мнения. Они предлагали своим противникам сдаться, грозили изорвать их в клочки, осыпали их бранью, оскорблениями, ругательствами, но ни один из них не находил в себе достаточно смелости, чтобы померяться силами один на один с лейб-гвардейцами.
Маркиз и Пьер Легро переглянулись между собой с улыбкой и, точно сговорившись, спустились несколько ступеней ниже.
Мятежники сейчас же подались назад, производя сильнейшее замешательство, почти панику в задних рядах.
Очевидно было, что им недостает вождя. Заметив это, Монтарба поспешил вперед в сопровождении Головореза, которого он назначил своим адъютантом, к немалому смущению оратора, который гораздо охотнее оставался простым зрителем, когда дело доходило до открытой силы.
– Не может быть! – воскликнул граф Арнольд своим ясным, насмешливым голосом, пробираясь сквозь толпу. – Кто посмеет сказать, чтобы двести человек французов не могли справиться с двумя – один из которых к тому же, наверное, швейцарец!
Де Вокур тотчас же узнал по голосу своего бывшего противника. Маркиз не забыл позорного обмана, жертвой которого он сделался когда-то, не забыл и жестокости, с которой его бросили одного умирать без всякой помощи на голой земле, и горел теперь желанием отплатить за прежнее.
– Славная встреча, граф Арнольд де Монтарба! – сказал он с поклоном, снимая шляпу. – Вас ждут уже давно – и с нетерпением!
Ирония этих слов не была понята окружающими, но они хорошо расслышали сами слова и не забыли их впоследствии, в час страшного возмездия, какого не желал, вероятно, и сам говоривший.
Между тем, мятежники продолжали размахивать топорами, грозить штыками и кинжалами, но все-таки не подавались вперед, и между противниками все еще оставалось свободное пространство в несколько шагов.
– Это смешно, наконец! Это комедия! и надо положить ей конец! – пробормотал Монтарба, прикладывая пистолет к левой руке и целясь в Пьера, с твердым намерением прострелить ему голову.
Жак Арман был, как не раз замечено, человек слова, а не дела, но в эту минуту, по его собственному выражению, что-то поднялось в душе его, более сильное, чем сам он.
Возле него стоял аристократ, поручивший когда-то своим лесникам избить его – Головореза – до смерти; а там, напротив – смелый простолюдин, который спас ему жизнь. Еще одно мгновение – и притеснитель прибавил бы новое оскорбление к длинному ряду своих преступлений, а друг, помогший в нужде, лежал бы мертвый!
В ту самую минуту, как граф спускал курок, Головорез толкнул об его руку стоящего рядом санкюлота. Прицел уклонился на одну восьмую дюйма и долг признательности был уплачен…
Но пуля, тем не менее «нашла виноватого». Она попала в голову одному из стоявших впереди мятежников, который подскочил на месте с нечеловеческим криком и упал вниз лицом, к самым ногам Пьера Легро.
– Убийца! – закричал сзади Сантерр, убежденный в своей зависти и ненависти к Монтарба, что поступок этот преднамеренный и входил в заранее составленный план против революции и свободы нации.
Этот нечаянный выстрел послужил искрой, зажегшей пожар. Стоявшие впереди, видя, что выстрел сделан был сзади, предположили измену и, обезумев, растерявшись, бросились вперед с храбростью отчаянья. Одни рассвирепели при виде крови; другие просто от испуга, или от давления сзади, надвинулись вперед и оба борца вскоре очутились в отчаянной схватке с санкюлотами. Первым оказался здоровенный мясник, который бросился с ножом на де Вокура; но маркизу достаточно было легкого движения руки, и мясник свалился как бык на бойне, между тем как гладкая, тонкая шпага также ловко и быстро скользнула из его груди, как и в нее.
Какой-то уличный мальчуган, зажав в зубы нож, подполз под опущенными штыками наступавших, чтобы обвиться вокруг ног Пьера и всадить ему в живот свой нож; но удар тяжелого сапога сбросил его вниз с переломленным ножом и пробитым черепом; между тем как маркиз, отделываясь быстрым, как молния ударом от нового противника, заметил, как еще два мятежника упали направо и налево от несокрушимого штыка его товарища. – Нам нужно бы девушку с метлой, – сказал он, – чтобы убрать весь этот беспорядок, который мы сделали на лестнице!
Но Пьер подумал о Розине, и вместо ответа только крепче стиснул зубы и напряг мускулы, чтобы с новой силой положить мертвым еще одного санкюлота.
Лестница, скользкая от крови, была завалена трупами; но в битве, как и на пире, аппетит разыгрывается чем дальше тем сильнее, и безобразная оргия становится все шумнее, все ужаснее, по мере того как льется красная влага. Санкюлоты нападали с остервенением волков и, как волки, становились все смелее по мере того как увеличивался хаос и размер боя.
Шпага де Вокура, сверкая среди штыков, ломов и ружейных прикладов, с честью служила управлявшей ею искусной руке, но вот тяжеловесный удар переломил эту храбрую руку у самой кисти, и оставшись без прикрытия, маркиз мгновенно получил с полдюжины ударов в грудь.
– Сделай из меня баррикаду, Пьер, – с трудом проговорил он, падая, но не забудь повернуть меня к ним лицом… ты знаешь… я – пэр Франции…
И молодой человек испустил дух, прежде чем Пьер, переступив через него наподобие колосса, успел нанести дюжину ударов, чтобы сдержать в отдалении наступавшего врага.