Волчица
Шрифт:
Но из всех разнохарактерных элементов шумного cбoрища, самым удивительным, самым неожиданным являлся, конечно, священник – служитель святой церкви, в скромной, степенной одежде, свидетельствовавшей о его духовном сане. Он шел в среде всех этих революционеров также спокойно и невозмутимо, с видом такого, же достоинства, как если бы собирался служить обедню под кровлей собора.
Головорез узнал отца Игнатуса в одну минуту и протеснился к нему с целью, надо отдать ему справедливость, оградить по возможности патера от оскорблений и насилия толпы. Но спокойная уверенность истинного мужества производит такое же обаятельное действие на павшее человечество, как и на диких животных. Отец Игнатус, среди этих негодяев, походил скорее
– Мы встретились с вами, как я и предсказывал раньше, в противоположных лагерях, – сказал он. – Ваша сторона берет верх в настоящую минуту. Тем необходимее набирать побольше борцов для стороны проигрывающей.
Головорез осторожно осмотрелся кругом и шепнул на ухо патеру:
– Пройдите с нами еще с четверть мили. Потом, поверните в первый переулок направо и спешите домой. Я имею еще довольно влияния, чтобы помочь вам спастись. Если вы хотите быть благоразумны, бегите из Парижа, не теряя ни минуты. Мои приятели запасают провизию для грандиозной похлебки; святая церковь, могу вас уверить, первая полетит в котел.
Отец Игнатус улыбнулся.
– И это ваше понятие о долге? – сказал он. – Если все приверженцы революции держатся так же крепко за свои обязанности как вы, – нам, право, нечего опасаться.
– Это безумие! – возразил Арман: – я советую для вашего же блага. Что вы думаете делать?
– Я буду сопровождать моих достойных друзей до конца их предприятия, – отвечал спокойно отец Игнатус. – Взгляните на них, месье Арман, вы сами вербовали их; самое отребье, подонков, грязь парижского населения! Но им нечего стыдиться. Каждый из них не более наг под своими лохмотьями, чем царедворец в шелку и бархате или гвардеец в блестящем мундире. Каждый из них имеет душу не менее драгоценную, чем вы, или я, или любой из Бурбонов, сидящих на престоле. Если мои слабые усилия отвлекут их от преступления, тем лучше! Но если ничто не поможет, если они неудержимо пойдут к погибели, я постараюсь вырвать бы хотя одного из них в последнюю минуту из когтей дьявола; я совершу тогда свой дневной труд, заработаю дневное пропитание и со спокойной совестью отойду тогда ко сну или к смерти.
– Мне некогда спорить с вами, – возразил Головорез, с беспокойством подумывая о том, как посмотрят его приятели на такой продолжительный разговор со столь явным роялистом – священником римской церкви. – Тут не может быть сомнения, – продолжал он. – Вам нужно выбирать одно из двух – жизнь или смерть!
– Сомнения не может быть, – повторил священник, – и я выбираю смерть! – Славная встреча, граф Арнольд!.. – продолжал он, обращаясь к Монтарба, который подошел зачем-то к Головорезу. – Меня не удивляет, что мы встретились с вами в толпе мятежников, у самых ворот Версаля. Нет сомнения, что нас привела сюда одна и та же цель. Я обращаюсь к вашему влиянию на них и авторитету, чтобы убедить этих заблудших разойтись по домам без кровопролития и предоставить национальному собранию и конституции заботу о свободе, которую можно только погубить открытой силой.
Отец Игнатус повысил голос, так чтобы его могли слышать окружающие; но они приняли непрошеный совет патера криками неудовольствия, угрозами и требованиями его крови.
– Замолчи же, безумец! – воскликнул Монтарба, выведенный из терпенья самоотверженной дерзостью священника, которого и он также желал спасти. – Головорез, – продолжал он, оборачиваясь назад, – зачем вы привели сюда этого патера? Отошлите его с конвоем обратно в Париж!
Но Жак Арман, для которого расположение черни составляло вопрос жизни, уже исчез. И действительно, нахмуренные лица и громкие выражения неудовольствия предостерегали и Монтарба, что поведение его слишком неосторожно, что
– Долой патера! – шумела толпа. – Долой рясы! Долой Монтарба, если он принимает сторону священника. Они оба аристократы; они сговорились выдать народ. Измена! Измена! Долой обоих!
Минута была критическая и способная поколебать любое мужество; но Монтарба сохранил все свое хладнокровие, все свое присутствие духа, всю быстроту мысли и твердость, и решительность, которая создает вождей.
– Я могу спасти вас, – шепнул он отцу Игнатусу, – если только вы согласны молчать!
– Продолжайте, граф! – отвечал священник с презрительной усмешкой. – Я, во всяком случае, не отступлю от своего долга, исполните ли вы ваш или нет!
Монтарба пожал плечами.
– Это какой-нибудь фанатик, энтузиаст, – сказал он, делая знак Сантерру, чтобы тот приблизился к нему. – Мне некогда спорить с ним до утра. Уберите его в задние ряды и прикажите смотреть за ним – связать его, скрутить, все что хотите, только оставьте его в живых. Он может пригодиться нам часа через два, если аристократы выразят желание войти в переговоры.
Сантерр злобно покачал головой.
– Кто такой гражданин Монтарба, – проворчал сквозь зубы предводитель санкюлотов, – что он смеет отдавать мне приказания? Дворянин! Аристократ! Да! Он – пэр Франции. Он не из народа. Не из наших! Погоди немного, графчик! Сантерр не выпустит тебя из виду. Смотри, чтобы тебе не пришлось подумать о собственной шкуре!
Вот где лежит вся трудность, против которой должны бороться революционные вожди. Раз начавшееся движение неудержимо, безостановочно идет вперед, и возбудивший его агитатор уже не в силах остановить его. Правда, пока он дает новые обещания, придумывает дальнейшие перевороты и подстрекает к новым насилиям, его носит на руках неразумная восторженная толпа, всегда готовая, кричать до хрипоты вокруг своего идола и клясться, что пойдет за ним на край света. Но какой самый изобретательный государственный человек может каждую неделю придумывать новые законы, составлять новые конституции? Когда-нибудь изобретательность его должна иссякнуть – вопрос только во времени. И вот, раз вождь революции остановился в деле разрушения, его обвиняют в торможении общего дела и, как бревно, ставшее поперек бурного потока, его уносит, наконец, то самое течение, по которому он плыл так гордо, так величаво и так быстро к своему року.
Мы все слышали о тех чародеях, которые, подобно Виргилию из древних и Микаелю Скотту и лорду Сулису новейших времен, умели вызывать дьявола своими чарами и заставлять его работать для себя, но с тем условием, чтобы постоянно находить для него новую работу. Мудрецы ломали себе голову, чтобы давать непрерывное дело своему грозному слуге, и надо отдать им справедливость, выказывали необычайно причудливую фантазию. Но человеческой изобретательности есть границы; она не могла угнаться за дьявольской быстротой и, наконец, истощалась… Господин и слуга менялись ролями – и сказка, оканчивалась.
Как и всякая старинная легенда, сказка эта имеет свою мораль. Честолюбие, хитрость и безграничная смелость служат в наше время достаточно сильными чарами, чтобы вызвать дьявола, которого уже не в состоянии остановить потом вся человеческая мудрость и опытность, пока он далеко не превзойдет данные ему поручения и не натешит свою дьявольскую волю, не обращая никакого внимания на увещанья своего господина.
Сантерр готов был принести в жертву отца Игнатуса не столько ради личной ненависти к патеру, сколько из чувства недовольства, протеста и зависти к Монтарба.