Волчий след
Шрифт:
Офицеры собрались вовремя и, в ожидании коменданта, ведут себя вольно. Развалясь, закинув ногу на ногу, беспрерывно курят, сбрасывая пепел сигарет на красный плюш диванов, беззлобно переругиваются, сплетничают, перебирают старые солдатские анекдоты. Штофхена в кабинете нет. Но вот он входит:
– Ахтунг!
Офицеры вскакивают, вытягиваются. Сигареты брошены, дымят в пепельнице.
– Хайль!
– бросает Штофхен, вытянув руку.
– Хайль!
– Садитесь.
Все усаживаются.
– Кто слушал последние сообщения?
– спрашивает Штофхен.
Один из эсэсовцев, худой, длинный, глядя исподлобья, отвечает за всех:
– О том, что на улицах Берлина идут бои, знает каждый.
Штофхен, выпрямляясь, обводит собравшихся взглядом, затем бесстрастно сообщает:
– На улицах Берлина спокойно.
Лицо длинного эсэсовца кривится в усмешке: «Знаем, мол, опять врешь».
– На улицах Берлина бои кончились, - уже глухим голосом повторяет Штофхен.
– Берлин пал.
Эсэсовцы, вскинув головы, смотрят друг на друга.
Кое-кто зашевелился, поднимаясь.
– Сидеть!
– рявкает комендант.
– Тихо!
Он нажимает кнопку, черный ковер сдвигается в сторону.
– Наше положение чрезвычайно сложно, - взяв указку, подходит к карте Штофхен.
– Захватив Пассау, американцы подошли к Линцу. В Вене уже давно хозяйничают большевики. Наш лагерь еще управляется войсками фюрера. Здесь сосредоточено пять тысяч заключенных. Сегодня русские от нас вдвое дальше американцев. Против большевиков брошено все. Несмотря на это, они идут. Ночью пал Мельк…
Один из офицеров дрожащей рукой достает сигарету, закуривает. Но никто не обращает внимания, хотя это чрезвычайное нарушение дисциплины. Комендант тоже, кажется, не замечает нарушения.
Курящий мрачно усмехается:
– Мельк… Это шестьдесят километров отсюда.
В другое время за это офицер получил бы взыскание. Но Штофхен продолжает, словно он ничего не слышал:
– Обратите внимание на моральное состояние арестантов. Лагерь кипит! Известно, рабы жаждут свободы. Они еще надеются рассчитаться с нами.
Офицеры подавленно смотрят на карту…
– Но во имя расы, государства и фюрера, - продолжает металлическим голосом комендант, - мы обязаны держаться до последнего приказа Гиммлера. Наша газкамера пропускает восемьдесят человек в десять минут, но…
Длинный офицер, вынув изо рта сигарету, развязно сплевывает и, скептически передергивая плечами, строит гримасу:
– Хм… выполнить приказ… Когда он еще поступит… Да и поступит ли? Если пал Берлин, то где же сейчас герр Гиммлер?
Штофхен запнулся,.нахмурился:
– Я вас не понимаю!
Офицер нехотя тушит сигарету, встает, поправляет ремень. Комендант смотрит ему в глаза. Лицо Штофхена мрачно, на скулах играют желваки.
– Что вы хотели этим сказать, гауптшарфюрер фон Шмутциг?
Вяло ворочая языком, точно пьяный, Шмутциг отвечает:
– Я хотел сказать - мы не в безопасности. Коммандофюрер Мусс об этом побеспокоился раньше всех.
Штофхен растерянно озирается, багровеет и затем, едва сдерживаясь, произносит:
– Об опасности знают и наши дети! Исчезновение Мусса еще расследуется.
Шмутциг, совсем еще недавно верный помощник коменданта, теперь демонстративно покидает помещение, заложив руки за спину.
– Куда вы?!
– Собирать вещички.
Когда за ним закрывается дверь, Штофхен раздраженно восклицает:
– Оберштурмфюрер Штрайтвизер! Поручаю вам покончить со Шмутцигом. Он сошел с ума.
– Яволь!
Эсэсовцы выжидательно смотрят на Штрайтвизера. Ведь Шмутциг его лучший друг.
– О выполнении доложите!
– Яволь, герр штурмбанфюрер!..
Грузный Штрайтвизер выходит из кабинета.
Шмутциг долго и тяжело ходит по своей комнате. Время от времени останавливается у портрета молодой женщины, висящей над кроватью, пристально разглядывает фотографию.
Тихо открывается дверь. Высовывается рука Штрайтвизера с пистолетом. Шмутциг в исступлении кричит:
– Всех передавят, всех!..
Гремит выстрел.
Штрайтвизер перешагивает через труп, вытаскивает из-под кровати чемодан, открывает его и прячет в карман какой-то сверток.
Ночь. Мигают, покачиваясь на ветру, лампочки. Часы, висящие над лагерными воротами, отбивают двенадцать ударов.
Из барака торопливо выходит Новодаров. Оглядываясь, он пробирается вдоль серой стены, пересекает узкий освещенный промежуток между бараками и, добравшись до крайнего, исчезает в его дверях.
В прихожей вошедшего встречает немец Генрих - единственный в лагере блокэльтестер из политических
заключенных. Остальные блоковые, как правило, из уголовников. Генриху за пятьдесят лет. Я знал его хорошо. Знал, что он сражался в Испании на стороне республиканцев. Тюрьмы, пытки, концлагери не сломили этого человека, но отложили на его лице суровый отпечаток пережитого.
– Проходи, проходи. Уже все собрались.
Койка Генриха отделена от спального зала дощатой перегородкой.
– Давайте поговорим, но не более десяти минут. Начнем с вас… - обращается Генрих к Новодарову.
– У меня пятнадцать надежных товарищей. Все русские офицеры.
– Кленов?
– У меня четырнадцать. Тоже русские…
– Ларго?
– Всего десять.
– От французов, чехов и поляков прийти не смогли,- сообщает далее Генрих.
– Но я. виделся с ними вечером. Их тридцать наберется… Немцев шестеро. А всего, значит, около восьмидесяти. Это - сила. Итак, товарищи!.. Лагерь накануне уничтожения. Приказ о ликвидации пришел полтора часа назад. Впрочем, каким методом они хотят сразу убить пять тысяч людей - неизвестно. Но надо быть готовыми. За час до начала приведения этого приказа в исполнение мы будем предупреждены. Сигнал к выступлению - крик совы. Остальной план действий вам известен. Баня. Стена, граничащая со складом эсэсовского оружия. Пролом в стене обеспечат товарищи, которые к этому давно приготовились. Восемьдесят наших людей должны первыми взять оружие в руки. Вопросы?.. Нет?.. Прошу расходиться. Осторожно…