Волчий след
Шрифт:
Оставшись один, Генрих долго ходит в полутьме по бараку, останавливается возле окна, смотрит на пустынный двор. Луч прожектора то рассекает над лагерем небо, то вдруг стремительно падает на бараки, скользит поих крышам, щупает переулки.
Генрих отходит от окна и, не раздеваясь, ложится поверх одеяла. Слышен бой лагерных часов. Час ночи. И тотчас шаги за дверью. Входит эсэсовец. Генрих вскакивает. Эсэсовец молча подает лист бумаги. Генрих подбегает к окну, бегло в сумерках читает список, сильно вздрагивает. Оглянувшись на спальный зал, берет за руку эсэсовца, тревожно спрашивает:
– Сколько всего таких списков?
Эсэсовец молчит.
Эрих… - просит Генрих.
– Это первый список. Всего будет пятнадцать, - нехотя, сквозь зубы, цедит Эрих.
– Начало завтра ночью.
– Эсэсовец поспешно уходит.
Оставшись один, Генрих смотрит и смотрит на список. Десятки номеров и ни одного слова. «Пятнадцать списков… По одному в ночь. Неужели они надеются продержаться еще пятнадцать суток? А может быть, в ночь - пять списков? Газкамера сработает… Утром он зачитает список, скажет: вызванные по номерам «переводятся в другой лагерь».
Генрих внимательно просматривает список, замечает номер Сергея Кленова. «Как спасти его?!» Генрих надолго задумывается.
Темно в бараке. Все спят. Генрих бесшумно шагает по прихожей: пять шагов вперед, пять назад.
Утро. Перед бараком строй узников - четыреста человек в помятых чепчиках и рваных полосатых костюмах. Блокэльтестер Генрих, обойдя строй, подает команду: «Равняйсь… Смирно!». Он щурит глаза, и на мгновение стоящие шеренги заключенных преобразуются из арестантов в бойцов республиканской армии испанцев… Они в беретках, а за плечами у них оружие…
Подходит писарь, молча смотрит в лицо Генриху.
– Дайте, я буду читать сам, - говорит Генрих и берет список.
Люди тревожно смотрят на испуганное лицо писаря, на хмурое, непроницаемое лицо Генриха.
– Внимание! Сегодня на работу не идут…
В рядах взволнованный ропот:
– Лотерея смерти.
– Опять лотерея смерти.
Генрих читает. Четыреста человек замерли в страхе.
– 25880!
– объявляет Генрих,
– Здесь!
– 17091!
– Здесь!..
Они выходят из строя и становятся в отдельную шеренгу.
Как от удара дергается Кленов, когда Генрих называет его арестантский номер.
– По распоряжению политишеабтайлюнга вызванные переводятся в другой лагерь, - заявляет Генрих и поспешно уходит в барак. Строй не расходится. Все словно оцепенели… Мой номер пока не назван. Но…
Кленов застывшим взглядом смотрит на покрытый булыжником дворик, на подернутую синей дымкой даль. Там, за колючей проволокой, старая береза, усыпанная гнездами; по-весеннему задорно кричат белоносые грачи.
Внезапно раздается тоскливый голос скрипки. Он все нарастает и нарастает. Это играет Адам. Скрипка в его руках плачет.
Из барака выбегает Генрих. Схватив Кленова за рукав, он испуганно шепчет:
– Что он, с ума сошел? Скажи, чтобы немедленно прекратил! Это же наш сигнал: «К бою готовсь».
– А может так надо?
– неуверенно спрашивает Кленов.
– Нет! Старик перепутал. Или, может быть, его номер тоже попал.
Кленов колеблется. Уж пусть лучше будет бой, чем так умирать.
– Иди же!
– приказывает Генрих.
Адам стоит у дверей барака и, сгорбившись, водит по струнам смычком.
– Прекрати, - тихо говорит Кленов.
– Еще не время.
Адам мутными глазами смотрит на него, опускает скрипку. Но, как только Кленов отходит, он начинает играть. Кленов возвращается:
– Прекрати! Мой номер тоже вызван… Подожди же до вечера.
Адам недоверчиво смотрит на Кленова. Пальцы у него дрожат.
– Ну, успокойся же, друг. Играй что-нибудь другое.
Адам поднимает скрипку, зажмурясь играет вальс
«Над прекрасным голубым Дунаем».
Не забыть, нет, никогда не забыть мне этот грустный вальс!
Вечером к Генриху приходит Новодаров.
– Понимаете, Генрих, план ваш мне не нравится. Спасая одного, судьбой остальных мы вроде не интересуемся… Так получается?
– Мне он тоже не очень нравится. А что еще можно придумать?
– спрашивает Генрих.
– Кто знает об этом?
– Все члены подпольного комитета.
– Они собираются уничтожить сто человек, меченных цифрой три. Мы же надеемся спасти одного Кленова… Но как же остальные?
Генрих опускает голову.
Новодаров мрачно смотрит в сторону.
– Я бы на их месте сопротивлялся. Забаррикадировались бы в мастерской бытового обслуживания. Стены крепкие, из пушки не пробьешь. Дверь обита железом. Единственное окно можно закрыть бутовыми плитами. Взломать пол и закрыть. Один из них будет иметь парабеллум и четырнадцать патронов. Что может Штофхен предпринять?
– Стоп! Ты говоришь дело.
– Лицо Генриха оживляется.
– Что эсэсовцы могут предпринять? Поджечь сарай невозможно. Гранатами его не пробьешь… Но они, конечно, что-нибудь придумают. И соберется их здесь, в самом лагере, много… Тогда может наступить благоприятный момент и для нас…
– Правильно, Генрих. Их силы будут раздроблены. Вахтманы с вышек не смогут обстреливать. Иначе станут бить по своим. Пойдет рукопашная.
– Теперь надо срочно посоветоваться с нашими. Сумеешь через два часа вернуться ко мне?
– Надо суметь.
– Новодаров задумывается.
– Хорошо. Готовь остальных… Немцев, французов и испанцев я беру на себя, - решает Генрих.
Новодаров быстро идет по переулочку. Он думает о Кленове. «Точно ли известно, что вор-испанец не только вор, но и предатель? Если так утверждают испанцы и даже собираются его сами убить, почему бы нам не воспользоваться?.. Убить испанца и выдать его за Кленова…»