Волгарь
Шрифт:
Наконец и она сама появилась в комнате. С распущенными волосами, босая, без украшений, только дареные Ефимом браслеты матово поблескивали на ее руках. Одетая в полупрозрачную белую струящуюся одежду, Лейла была так хороша, что у Ефима сразу же пересохло в горле. Одежда совсем не скрывала прелестей юной красавицы, при каждом шаге обрисовывая стройные бедра и тугие груди. Лейла нежно улыбнулась и, доверчиво посмотрев на Ефима, сказала:
– Я пришла к тебе, любовь моя, чтобы вручить свою жизнь и стать покорной женой моему супругу и господину, как повелевает Аллах устами Мохаммеда, своего пророка, – и она склонилась перед ним. Ефим кинулся к девушке, поднял с колен, подхватил на руки и понес к ложу, страстно
– Лейла, любима моя, голубка, ладо мое, жизнь моя...
Он бережно уложил девушку на ложе и, сбросив свои одежды, принялся раздевать Лейлу, лаская каждую пядь ее тела, высвобождаемого из воздушного плена одеяний. Персиянка во все глаза смотрела на обнаженное тело казака, он казался ей самым прекрасным мужчиной, ее руки нежно касались его широких плеч, мускулистых рук, ласкали крепкую спину, гладили грудь и зарывались в буйных казацких кудрях.
А Ефим покрывал поцелуями горячее тело любимой, ласкал упругие груди, впадинку на животе, атласные бедра и нежные ступни с крохотными пальчиками. Его руки возбуждали Лейлу, пробуждали тайные струны ее существа, его пальцы заставили отвердеть соски ее грудей, а от них волна неги и желания прокатилась по всему телу и заставила выгнуться навстречу любимому. Девушка приглушенно застонала. Этот тихий стон страсти подстегнул Ефима: его поцелуи стали более страстными и жадными, а руки требовательными. Казак почти рычал от еле сдерживаемого желания.
Лейла поняла его состояние, она и сама уже жаждала полного слияния с любимым, лоно ее стало горячим и влажным, руки блуждали по телу Ефима, нежные язычок облизывал пересохшие губы. Она широко развела ноги, немного согнув их в коленях, и протянула руки навстречу напряженному копью казака. Ефим встал на колени меж ее раскинутых ног, взял в руки пышные ягодицы Лейлы и, не в силах более сдерживаться, рывком притянул ее к себе, сразу же пробив последнюю преграду девушки.
От острой боли она вскрикнула и попыталась отпрянуть, но казак удержал ее в руках и начал медленно неторопливо двигаться в ней. Постепенно боль отступила, а вместо нее волнами стало накатывать наслаждение, от которого Лейла начала выгибаться и двигаться навстречу Ефиму. Он еще крепче охватил руками ее бедра, рывком поднял девушку так, что ее груди оказались возле его губ и, целуя и покусывая соски, принялся плавно раскачивать ее на себе, постепенно убыстряя движение. Лейла обхватила голову любимого, зарывшись пальцами в его волосах, голова ее запрокинулась, глаза закрылись, а из груди вырывались стоны наслаждения. Наконец она почувствовала приближение высшего пика блаженства, ее тело забилось, словно в припадке, а стоны переросли в непрерывные всхлипы; Ефим еще крепче прижал ее к себе, и обоих влюбленных унесло в сладком водовороте...
... Еще не раз Ефим пробирался в спальню любимой персиянки и делил с ней ложе, наслаждаясь изысканными ласками осмелевшей после первой ночи девушки. Он не раз замечал, что на дне ее фиалковых глаз прячется малая толика боли, но не хотелось ему думать о будущем, пока можно было утонуть с любимой в бездонном омуте блаженства: Ефим никак не мог насытиться ее телом. Но однажды Лейла встретила его вопросом:
– Фируз, любимый, когда же ты поговоришь с отцом? Я же доверилась тебе, и теперь нет причины у тебя сомневаться в моей любви!
Ефим опешил: он совсем забыл о своем обещании, он просто растворился в блаженных ночах любви. Видимо, Лейла заметила его растерянность, глаза ее наполнились готовыми вот-вот пролиться слезами, а прекрасное лицо исказила гримаса боли. Казак обнял Лейлу и сказал ей:
– Не печалься, любимая! Я помню о своем обещании и не оставлю тебя: когда мой старший брат закончит дела, он перед нашим отъездом поговорит с твоим отцом, мы съездим домой, чтобы все подготовить к свадьбе, и я вернусь за тобой.
– Ты должен будешь уехать? – отчаянье пополам с неверием плескались в глазах персиянки.
– Я уеду не надолго, Лейла, нет причины грустить уже сейчас. Ведь ты же хочешь, чтобы наша свадьба была красивой? Поэтому я должен буду уехать: оповещу свою мать о том, что нашел себе самую лучшую на земле невесту, отдам приказания готовиться к свадьбе и сразу же вернусь за тобой, ты даже стосковаться не успеешь!
– А почему ты сейчас не хочешь поговорить с отцом? – спросила уже немного успокоенная девушка.
– Я боюсь, что он отправит тебя куда-нибудь из дома: ведь по обычаю невеста не должна находиться в доме, где живут холостые мужчины, и тогда мы не сможем видеться, а я не могу без тебя! – и Ефим страстно поцеловал девушку, увлекая ее на ложе. Лейла не сопротивлялась, она снова поверила казаку, потому что ей очень хотелось верить, а доводы его были так разумны и справедливы, а ласки так горячи и желанны...
... Григорий же все это время, махнув рукой на беспутство Ефима, действовал самостоятельно: он разведал все укрепления Исфагани, узнал, сколько войска у шаха и припаса воинского. Повезло казаку сдружиться с начальником дворцовой стражи, каковой имел изрядное пристрастие к игре в кости. Григорий приметил его в чайхане и, понаблюдав, предложил сыграть, тот сразу же согласился. Поначалу казак проигрывал, чтобы втянуть курбаши в игру, который бурно радовался каждому выигрышу. Потом хитрый казак легко обыграл азартного, но плохо играющего курбаши на немалую сумму и, когда тот, скривив лоснящееся потное лицо, полез доставать деньги, Григорий остановил его жестом и сказал:
– Ну какие счеты, почтенный курбаши! Завтра Аллах улыбнется вам, и вы все отыграете.
Такой поворот дела весьма обрадовал перса, и на следующий день все повторилось. Так Григорию удалось привязать курбаши долгами, а потом он начал исподволь выспрашивать царедворца о том, что происходит при дворе. Все это позволило стенькину прознатчику вызнать о важных для атамана вещах.
А события за это время произошли действительно весьма серьезные. Посланников Разина шах принял милостиво и благосклонно отнесся к атамановой челобитной. Житье и корм определил он казакам сообразно посольскому чину, но приставил охрану и выходить со двора и вести разговоры с кем ни попадя не дозволил. Лестно было Аббасу II, что все немалое войско донское просится под его руку на поселение и для службы справной. Наслышан был шах о казацкой удали и, верно, думал, что станет такая сила подспорьем ему немалым. Споро продвигались переговоры, и уже велись речи о том, где казакам выделить землицу, да сколь ее потребно будет. Казалось, что Стенькина хитрость удалась.
Но судьба повернулась иначе. Добрался до шаховой столицы Пальмар, гонец великого государя Алексея Михайловича с грамотой остерегаться воров и татей, что поднялись на царевых бояр да воевод. Это известие круто развернуло судьбу посыльных казаков. Шах понял, что разбойный атаман затеял с ним игру нечестивую: просит подданства, чтобы время выиграть, а сам учиняет разбой на землях шаховых. Да и просьба светлейшего брата, государя московского и всея Руси, не могла Аббасом без внимания оставлена быть.
Засим повелел шах есаула Разинского, что был главным посланником, на растерзание собакам отдать, а других казаков в кандалы заковать и заключить в темницу. И еще отдал Государь персидский повеление выступить противу Разина Мехмету-паше во главе большого войска. А зело знающий корабельное дело полковник Пальмар приступил к постройке пятисот стругов, кои решено было направить для учинения отпора казакам на море.
Вызнав от болтливого курбаши эти сведения, Григорий понял, что пора покидать им Исфагань да спешить к Степану Тимофеевичу, чтобы упредить того заранее о готовящемся мощном нападении персов.