Волков. Гимназия №6
Шрифт:
Восьмиклассники будто этого и ждали: тут же повскакивали со своих мест и бросились вперед, на ходу расстегивая пуговицы на воротах кителей — чтобы одежда не мешала. Их было человек семь, не меньше, но сейчас я без особых раздумий сцепился бы хоть с дюжиной. Злость бурлила внутри, разливаясь по мускулам увесистой и недоброй силой. Рвалась наружу — и в какой-то момент я почти перестал ее контролировать.
Крысиная Морда, похоже, даже успел заметить что-то… Не иной облик, конечно — на такое моих нынешних способностей пока еще не хватало. Взгляд, боевую стойку, уверенность… а может, и тот самый местный Талант — то, что позволило на мгновение увидеть на
Того, кого следовало бояться.
Крысиная Морда сообразил, что дело пахнет керосином. Отступил на шаг и даже попытался дернуться куда-то в сторону — но восьмиклассники врезались ему в спину и буквально бросили прямо на меня.
И я ударил. Без изысков — левым прямым на подшаге, разве что в самый момент чуть оттянув плечо назад, чтобы ненароком не сломать дураку шею. Мой кулак с хрустом промял противную физиономию, но свалиться Крысиная Морда не успел — двое товарищей тут же подхватили его под руки. Втроем они почти загородили проход, но остальных это не задержало: восьмиклассники лихо сигали через столы и лавки, расталкивая младших гимназистов, снося на пол посуду и ботинками превращая чужие обеды в продуктовое месиво.
Парни явно были настроены серьезно — и я тоже не миндальничал. Пользоваться ножом и вилкой в школьной драке, пожалуй, все же не стоило, но в умелых руках в оружие можно обратить что угодно… К примеру — самый обычный поднос. Я подхватил с ближайшего стола металлический прямоугольник с загнутыми кверху краями и швырнул кому-то в лицо его содержимое: котлету, картофельное пюре и кружку с компотом. Особенно действенным оказался еще не успевший остыть суп — восьмиклассник тут же с воплем закрылся руками и поспешил убраться в сторону.
Впрочем, легче мне не стало. Еще одного здоровяка с тонкими усиками я опрокинул на стол пинком в живот, но потом на меня налетели сразу то ли трое, то ли вообще пятеро. Первый сдуру отбил костяшки об поднос и свалился, со звоном получив по лбу, но остальные явно оказались половчее — бросились в драку вместе, успев еще и разойтись в стороны.
Я крутился волчком, раздавая удары направо и налево и стараясь не дать опрокинуть себя на пол и забить ногами, и в какой-то момент заметил, что сражаюсь уже не в одиночку: то ли кто-то из однокашников все-таки решил прийти на помощь, то ли местная братия просто под шумок сводила счеты — столовая понемногу превращалась в самое настоящее поле боя. Или скорее в бесформенную и дикую свалку, в которой все дрались со всеми. Даже младшие классы — пацаны лет по двенадцать-тринадцать — не остались в стороне и с визгом швыряли друг в друга котлеты, хлебные корки, вилки, ложки…
Краем глаза я разглядел и Фурсова: здоровяк, наконец, поднялся с лавки, отшвырнул вяло трепыхавшегося Крысиную Морду, сдернул повисшего у меня на плече восьмиклассника, повалил, уселся сверху — и принялся деловито вбивать беднягу в пол пудовыми кулачищами.
Красота да и только.
Побоище вряд ли продолжалось дольше минуты, но для меня и она показалась вечностью. И я перестал орудовать смятым подносом, только когда чуть ли не прямо над ухом заверещал свисток, и гимназисты тут же брызнули в разные стороны.
Блюстители порядка прибыли — и, похоже, даже чуть раньше, чем кому-то пробили голову или свернули шею.
— А ну — прекратить! — заревел Иван Павлович, оттаскивая под руки озверевшего Фурсова. — Или всех в карцер запру!!!
Глава 11
На этот раз
И, конечно же, остатки еды: котлеты, ошметки пюре, хлебные корки — они не просто валялись повсюду, но и, казалось, покрывали каждую пядь многострадального столового зала. Гимназисты растерли все это чуть ли не в кашу, да и подсохшие лужи разлитого супа добавляли не только колорита, а еще и этакой шумоизоляции: вместо привычного стука каблуков мои ботинки при каждом шаге издавали что-то глухое и невыразительно-хлюпающее.
И к тому же еще и прилипали к полу.
И весь этот бедлам предстояло убирать. Мне — древнему воителю, знахарю, магу, чернокнижнику, следопыту, отшельнику… в общем, человеку весьма далекому от любой профессии, связанной со шваброй и тряпками.
Впрочем, особого выбора у меня не имелось — если уж я собирался всерьез и надолго задержаться не только в шкуре гимназиста Володи Волкова, а еще и в его привычном бытие. За то, что мы устроили в столовой, можно было не только остаться после уроков или загреметь в карцер на полсуток, но и вовсе вылететь из гимназии без права поступления… Нет, лучше уж оценить милость Ивана Павловича — и потратить пару-тройку часов на хозяйственные работы.
Тем более, что заниматься уборкой на поле брани мне предстояло вовсе не в гордом одиночестве. Прикрыв за собой дверь, я увидел еще двоих несчастных: худощавого темноволосого парня, развалившегося на лавке у дальней стены — и уже знакомого мне Фурсова. И если первый не обратил на мое появление ровным счетом никакого внимания, то второй поприветствовал… взглядом.
Мрачным и тяжелым. Не то, чтобы сердитым, но уж точно не радостным. Я заступился за одноклассника, и драку мы скорее выиграли — однако особой радости ему это, похоже, не доставило… Скорее даже наоборот.
— И надо тебе было… геройствовать? — проворчал он вполголоса. — Так бы покуражились и отстали — а теперь до самого лета не слезут.
— Теперь десять раз подумают. — Я устроился на лавке напротив. — Крепко мы им врезали. А надо будет — еще врежем.
И в классе, и в столовой Фурсов сидел ко мне спиной, а во время драки пялиться на него было, мягко говоря, некогда. Зато теперь я мог как следует рассмотреть лицо одноклассника — простое, открытое. Пусть и без печати выдающегося интеллекта, но все же скорее приятное, с крупными угловатыми чертами. Ни капли смазливости и даже того, что принято называть брутальной мужской красотой. Да и фигура под стать: кряжистая, мощная, несмотря на худобу.
Я почему-то сразу представил Фурсова у наковальни или плавильной печи — таким сложением мог похвастать скорее кузнец или кочегар, но уж точно не профессиональный атлет. Ни раздутых тренировками и диетой мыщц, ни каких-то особенно эстетичных пропорций — все предельно функционально и просто, без излишеств. Крепкие плечи будто чуть опускались под весом больших рук, явно привыкших не к гирям в гимнастическом зале, а к тяжелому труду.
Такими в середине века — лет через тридцать-сорок — художники и скульпторы будут изображать рабочих или солдат. Фурсов словно сошел с какого-то барельефа советской эпохи: серьезный, хмурый, с застывшей между бровей складкой. Суровый — но уж точно не злобный.