Волынщики
Шрифт:
— Да куда же ты пойдешь ночевать?
— Я пойду повидаться с матушкой.
— Время теперь позднее, а отсюда до Сент-Шартье неблизко.
— Не могу же я здесь ночевать! — сказал Жозеф, вставая. — До свидания, Тьенне, завтра увидимся.
— Приходи к нам в деревню, потому что мы уходим отсюда завтра.
— Мне все равно, — отвечал он. — Где будет ваша Брюлета, там и я буду. Я отыщу ее на дне морском и, может быть, заставлю ее заговорить совсем другое.
Сказав это, Жозеф удалился с решительным видом. Видя, что гордость поддерживает его, я решился оставить его в покое,
Мне также понравилась эта мысль, тем более что спать на свежей траве гораздо уж лучше, чем где-нибудь на чердаке, на теплой соломе. Я лег подле них и, глядя на белые тучки, бежавшие по небу, вдыхая запах боярышника и думая о Теренции, заснул богатырским сном.
Я всегда спал крепко и в молодости, бывало, редко просыпался сам собой. Товарищи мои, походив порядком накануне, также заспались и прозевали восход солнца, что случалось с ними нечасто. Проснувшись, они стали смеяться тому, что солнце встало прежде них. Услышав смех, я раскрыл глаза, не понимая, каким образом я тут очутился.
— Ну, молодец, вставай поскорей, — сказал Гюриель, — мы и то порядком проспали. Знаешь ли ты, что сегодня последний день мая, и что у нас есть обычай украшать в этот день цветами двери возлюбленной. По настоящему это делается в первый день, но отсутствовавшим дозволяется и в последний. Я не думаю, что нас мог кто-нибудь опередить, потому, во-первых, что никто не знает, где живут наши красавицы, а во-вторых, потому, что обычай этот у вас не в ходу. Поспешить все-таки нужно, потому что они назовут нас лентяями, если при выходе из комнаты не найдут майского пучка на косяке.
— Как двоюродный брат, — отвечал я, смеясь, — дозволяю тебе воткнуть пучок и нахожу, что и мне хорошо бы было получить от тебя, как от родного брата, такое же позволение. Да вот отец-то, может быть, на это иначе смотрит.
— Ничуть не бывало! — сказал старик Бастьен. — Гюриель намекал мне уже об этом. Попытаться нетрудно, вот успеть — другое дело!.. Если тебе удастся, мой милый, мы будем от души рады. Делай, как знаешь.
Ободренный его ласковым видом, я подбежал к соседнему кустарнику и срезал молоденькую черешню, усеянную цветами. Гюриель между тем нарвал белого и розового шиповника и связал его в пучок чудеснейшей лентой, шелковой с золотом, которой он нарочно для этого запасся. Ленты эти в большом у нас ходу: женщины надевают их на голову, под кружевной убор.
Через две минуты мы были в старом замке. Тишина, царствовавшая кругом, показывала, что красавицы наши, проболтав, вероятно, большую часть ночи, преспокойно спали… Каково же было наше удивление, когда, войдя на крыльцо, мы увидели над дверьми чудеснейший пучок цветов, перевитый белой лентой, затканной серебром.
— Ого! — вскричал Гюриель, приготовляясь сорвать подозрительный подарок и погладывая косо на собаку, ночевавшую в сенях. — Так-то ты стережешь дом, Сатана? Ты успела уже завести здесь друга, которому дозволяешь подносить букеты, вместо того, чтобы искусать ему все ноги?
— Погоди на минутку, — сказал старик, удерживая сына. — Здесь только один человек, которого Сатана знает и которому известен этот обычай, потому что он видел, как его справляют у нас. А ты дал слово не мешать этому человеку. Старайся же понравиться, не причиняя ему вреда, и не трогай его приношения: ведь он верно бы его не тронул, если бы оно было твое.
— Да как же я могу, батюшка, знать, что это точно его подарок? Может быть, это кто-нибудь другой принес? Да еще, пожалуй, для Теренции!
Я заметил ему, что Теренции никто здесь не знает и даже, может быть, не видал, и, взглянув на белые цветы, связанные пучками и только что сорванные, вспомнил, что они у нас мало известны и растут только в Лажонском болоте, где я видел вчера Жозефа. Вместо того чтобы пойти в Сент-Шартье, Жозеф, без сомнения, вернулся назад, к пруду и, вероятно, должен был войти в глубину, в самое вязкое и опасное место, чтобы нарвать такое множество этих цветов.
— Делать нечего, — сказал Гюриель со вздохом, — видно, нам не избежать борьбы!
И он повесил свой букет с задумчивым видом. Признаюсь вам, в ту минуту Гюриель казался мне чересчур уж скромным. По-моему, ему решительно нечего было бояться: он мог быть совершенно уверен в успехе. Вот я, так другое дело: я бы дорого дал, если б мог быть так же уверен в его сестре, и когда стал привязывать букет, сердце у меня так забилось, как будто бы она стояла за дверьми и была готова швырнуть этот букет мне в лицо.
Зато как же побледнел я, когда отворилась дверь… Брюлета появилась первая. Она поцеловала лесника, пожала мне руку и, взглянув на Гюриеля, вся раскраснелась от радости, но ни слова ему не сказала.
— Ого, батюшка, — сказала Теренция, также выходя на крыльцо и крепко целуя отца, — так вы это всю ночь на дворе провели? Войдите поскорей: я дам вам позавтракать… Или нет, постойте, дайте посмотреть на букеты. Целых три, Брюлета?.. Вот как ты, голубушка! Да это, пожалуй, все утро будет продолжаться!
— Два только для Брюлеты, — отвечал Гюриель, — а третий, Теренция, твой.
Говоря это, он указал ей на вишневую ветку, на которой было столько цветов, что весь порог был усыпан ими, как белым дождем.
— Мой? — спросила Теренция с удивлением. — А, братец, понимаю: ты боялся, чтобы я не приревновала тебя к Брюлете!
— Ну уж от брата никогда не жди такой любезности, — сказал старик Бастьен. — Да неужто ты не замечаешь робкого и скромного поклонника, который стиснул зубы вместо того, чтобы сказать что-нибудь?
Теренция осмотрелась кругом, как будто бы ожидая увидеть еще кого-нибудь, кроме меня, и когда ее черные глаза остановились на моем глупом и растерянном лице, я, признаюсь, думал, что она расхохочется, а это было бы для меня просто как нож в сердце. Но она не засмеялась и даже маленько покраснела. Потом ласково протянула мне руку, говоря: