Вопросы
Шрифт:
Выготцев замер. Его лицо вдруг стало совершенно неподвижной, застывшей маской странного чувства – то ли сожаления, то ли раскаяния, то ли гадливости. Неизвестно, что он испытывал, но бросил Тане в сердцах:
– Да иди, куда хочешь! Беспризорница!
– Это вы ко мне пришли, Николай Петрович, – напомнила Таня. – Вы и идите!
И он пошел вниз по ступенькам, хватаясь за перила. А Таня смотрела в его спину, и ей казалось, что ее прежняя жизнь оставляет ее, неловко шлепая подошвами
Она закрыла дверь и села за кухонный стол. Не кричали дети, не ругались хозяева, не подглядывали охранники. Хотелось растянуть каждую секунду тишины до часа.
Но резко задребезжал телефон, и Таня сняла трубку.
– Танечка, Таня..., – рыдала Илона. – Пожалуйста, Таня, пожалуйста... Приезжай, моя хорошая... Не оставляй меня одну!
– Я не приеду, – сказала Таня.
– У него сердечный приступ, Таня. В машине случился. Я одна тут... одна в больнице. Не бросай меня, Таня...
И в этом «я одна» не было ни капли радости, хотя Илона всегда так ждала этого момента.
Илона сидела под дверью палаты, как собака, потерявшая своего хозяина. Всматривалась в каждого человека в белом халате. Таня села рядом и взяла ее за руку.
– Он от тебя... ко мне... не доехал, – выдохнула Илона.
– Это не из-за меня.
– Я знаю. Хорошо, что дети у мамы.
Наконец, доктор вышел из палаты. Илона вскочила.
– Вам нужно быть сильной, – сказал он. – Николая Петровича больше нет.
Илона снова опустилась в кресло. Слезы высохли. Она обернулась к Тане.
– Ты слышала, его нет? Он сказал, что его нет? Я так хотела этого, Таня. Я так этого хотела. Мне теперь так стыдно, что я хотела его смерти... Господи, я совсем не сильная... Мне так стыдно.
Таня поднялась и пошла по длинному коридору, слыша шлепанье подошв Выготцева по ступенькам... Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп – уходил Выготцев, хватаясь за перила. Шлеп-шлеп – обрывалась в лестничный пролет его душа... Шлеп-шлеп – захлебывалось его сердце... Шлеп-шлеп – бесконечными коридорами, черными тоннелями... Шлеп-шлеп – по лужицам ее слез. Шлеп-шлеп – по конфетным фантикам.
– Прощайте, Николай Петрович. Я очень вас любила, – произнесло эхо в белых стенах больницы.
О смерти Выготцева Дим узнал из газет. Вот так... внезапно это случилось. Неожиданно. И такая тишина вдруг повисла над «Фортуной», словно гроб с покойником стоял где-то поблизости.
Гости рассуждали о том, что Выготцев был еще достаточно молод и мог бы... мог бы еще пожить. И Дим не поддержал ни одного разговора о молодости и потенциале Выготцева.
Отношения с Ригой не то чтобы натянулись. Они исчезли, они перестали
И вдруг Дим не выдержал, обернулся, уперся в Ригу синим взглядом.
– Ну, как она?
Ригу как током ударило, распрямился и отшатнулся к окну, стукнувшись плечом о раму.
– Ничего. Она ведь раньше ушла, чем он умер. Она успела с ним попрощаться.
– С твоей подачи?
– С моей, – кивнул Рига. – Вбила себе в голову, что она недостойна счастья. Да почему же?
– Ты собираешься... счасливой ее делать? – спросил Дим.
– Мы же закрыли эту тему, – напомнил Рига.
Дим сел в кресло и плеснул себе холодной теккилы.
– Закрыли? Да, закрыли. Просто болезненная история. Не могу отойти. Я ведь думал с ней жить по-новому. А погряз совсем... в этом всем. В том, от чего бежал.
– Потому что без нее?
– Нет. Потому что я ошибся. Жизнь везде одна. Люди везде одни. Деньги везде одни. Наркотики везде одни. Солнце везде одно. Некуда бежать... от него. И ей некуда бежать. От Выготцева она побежит к тебе... чего ради? Любит она тебя что ли? Нет. А просто Выготцева нет и деться ей некуда. И денег взять негде. Откуда тут любви взяться? Никакой любви нет. Она всегда будет искать того, с кем ей лучше... с тобой, с Выготцевым или с Киргизом...
– С каким Киргизом?
– Я просто говорю, – Дим дернул плечами. – Не о нас, допустим... Если она придет к тебе, значит, ей это выгодно. Выгоднее всего, и ничего больше. Не говори, что ты романтик, Рига. Ты все прекрасно понимаешь. Тот, кто убивал за деньги, не может быть романтиком. А иначе ты стал бы проповедником и на войне призывал бы всех покончить с Дьяволом внутри самих себя. Нет, ты на этом заработал – без сантиментов. И здесь то же самое. Она тебе нравится, и ты ее покупаешь. И для нее будет лучше поскорее продаться. Чтобы без аукциона, без распродажи с уценкой.
Рига вдруг улыбнулся.
– Я тебе объясню, почему ты не прав. Если бы так было, мир бы уже кончился. Сдулся. Выдохся. Я люблю ее. Если я и не был романтиком, то стал им. Она меня любит. Мы поженимся. У нас будут дети. Вот, что я тебе скажу. Мы будем растить детей, смотреть друг на друга и радоваться... А ты вечно будешь одиноким, циничным, холодным параноиком... Будешь падать в обморок от собственного цинизма!
Дим засмеялся.
– Ну-ну, Рига. Она тебя любит? Это кто тебе такое сказал? Думаешь, в этом городе, на берегу этого дрянного мелкого моря, этой грязной лужи, куда плевали и испражнялись, можно жить человеческой жизнью и можно любить?