Восхождение
Шрифт:
Такое решение оказалось куда более изнурительным делом, чем все ее ночные бдения. Да и все ее интересы - к живописи, к театру, все ее чтения питали ее чувство духовно, не устраняя чувственного элемента, а скорее распаляя до обмороков и галлюцинаций.
Ребенком, благодаря няне, Эста довольно часто бывала в церкви; позже, учась в гимназии, под общее настроение, почти что отвернулась от церкви, хотя вера в Бога у нее осталась непоколебленной, да и в умонастроении эпохи произошла перемена. Эста все чаще входила в церковь в поисках поддержки и даже подумывала, не поступить ли ей в монахини.
Невеста Христова угодила в язычницы, в супруги самого Эрота. Как бы то ни было, Эста излечилась от своего чувства к Жоржу, то есть от изнутрительной с ним борьбы, и вдруг ощутила свободу, как будто сдала все экзамены, как сказала Диане еще на балу.
Она не избегала Жоржа, зато теперь старалась дать фору Леонарду, осведомляя его о своих планах. Так и повелось. Эста, собираясь в театр по приглашению Жоржа или на прогулку, без Дианы, словно ненароком встречала Леонарда и звала с собой, возбуждая соперничество у молодых людей, что ее весьма забавляло.
Однажды под вечер они ехали втроем в карете - после посещения выставки картин, где экспонировались работы Михаила Врубеля, произведшие на Эсту удивительное и вместе с тем тягостное впечатление, может быть, от разговоров о том, что художник сошел с ума. Правда, Леонард ни слова не проронил на эту тему, а лишь опечалился, тем более что Жорж, против обыкновения, выказал осведомленность о жизни художника, его странностях.
– Художник превосходный, хотя и спорный, он пробует себя все в новой и новой области. Пишет декорации и костюмы, а там увлекается майоликой и собственноручно изготовляет изразцы для каминов.
– Вот это удивительно, - заметил Леонард.
– Универсальность интересов художника, как в эпоху Возрождения в Европе.
Жорж не унимался.
– Бедный, как все художники, едва заведутся деньги, одевшись франтом, задавал пир, причем, чуть ли не сам распоряжался в качестве метрдотеля.
– Ну-с, в этом смысле и вы на высоте, - усмехнулся Леонард.
– Только без гениального дара.
– Кто знает!
– отвечал Жорж, горделиво вскидывая голову и глядя в сторону, что называется, показывая профиль.
– В Ротшильды и Рокфеллеры без дара не выходят.
– Жорж, видимо, ощущает присутствие в себе финансового гения, - сказал Леонард с вполне серьезным видом.
Эста рассмеялась, как шутке. Но Жорж воспринял слова собеседника всерьез, поскольку в самом деле уповал проявить великие таланты на поприще, избранном им.
– Да, у меня бывали случаи, когда я, как по наитию, предпринимал шаги, взметнувшие меня на много ступеней, - проронил он, лишь делая вид, что рассматривает картины.
– Куда же эти ступени ведут?
– спросил Леонард.
– Известно, куда. К богатству и власти.
– Тсс!
– Эста рассмеялась, как всегда она смеялась, когда Жорж заговаривал о своих далеко идущих планах и целях. Она ничего не имела против них, только полагала, что есть вещи, о которых не говорят вслух и даже не всегда признаются себе: совестно как-то, стыдно или просто самонадеянно. В богатстве и власти нет правды, поскольку под ними нищета и смерть. Стремиться нужно, наверное, к чему-то другому.
– Да, да, - с грустью проговорил Леонард, - взять и убить старуху-процентщицу и еще, кто подвернется, и не раскаяться и не попасться. Вот и все.
– Сударь! Не по адресу. Упомянутый вариант как раз для бедных студентов, которые, однако же, хотят решать непременно мировые вопросы, умирая с голоду.
Пока молодые люди, от отходя друг от друга, то снова сходясь, перебрасывались тирадами, Эста, поднимая голову, остановилась у дальней стены, где высоко, почти у потолка, висело полотно, пламенеющее облаками на заре и сверкающее то ли грудой драгоценных камней, то ли живыми цветами, и там сидел юноша с обнаженными плечами, с темно-голубым покрывалом на коленях, на которых сомкнулись могучие руки. В повороте головы и во взоре - великая грусть, пронзающая и твою душу. Чуждый и вместе с тем до боли знакомый образ, точно художник писал его с Леонарда! Сходство было даже не чисто внешнее, а внутреннее. Тревога охватила Эсту. Недаром, наверное, он играет Эрота, демона, по Платону. Словно он сошел с картины, явление которого предугадал гениальный художник. Искусство и жизнь слились некогда в мифе, а теперь вновь в усилиях художников, артистов, архитекторов, да и всех, кто стремится к красоте. В том, говорят, знамение времени, и Эста дорожила своей причастностью к новым веяниям в русской жизни.
Выбравшись на улицу, - осень звала за город, - взяли извозчика, чтобы завершить достойным образом день, в сущности, удивительный. Жорж предложил отужинать в ресторане, вообще повеселиться, и Эста, по настроению, согласилась: «Хорошо! Давайте кутить!»
Леонард однако весьма смутился, готовый сейчас выскочить из кареты и уйти восвояси, да и Жорж ему надоел, а веселость Эсты даже задевала его, с ним обычно впадавшей в грусть.
– В чем дело, Леонард?
– рассмеялась Эста.
– Да он гол как сокол, - заметил Жорж без тени злорадства, а скорее с сочувствием.
– Но ведь приглашаю я.
– А я и не выдавала его за богача, - улыбнулась Эста Леонарду.
– Уж что угодно, только не это.
– Да будь он князь и богат, вы бы не водили его за нос, а поспешили бы выскочить за него замуж, - Жорж, видимо, шутил, осведомленный, может быть, о предсказании и о том, что князь Ошеров мог усыновить пасынка.
– Ничего, еще, может, выскочу. В конце концов, с милым рай и в шалаше, - произнесла Эста, желая шуткой сгладить бестактность Жоржа, и невольно коснулась рукой Леонарда, сидевшего с нею рядом, а Жорж напротив.
– Что?
– впал в полное изумление Леонард.
– О, Психея!
Он обнимал ее и целовал, к веселому ужасу Эсты, при этом она, плутовка, одним глазом следила за реакцией Жоржа, который, отличаясь самообладанием и гордясь своей выдержкой, тем не менее был близок к обмороку или негодованию, что они позволяют себе в его присутствии.
Эста с любопытством ожидала, что будет, пока не закружилась голова от сладчайше-упоительного поцелуя, коим ведь не Леонард ее одарил, а скорее она его, ощутив на миг к нему нежность, не испытанную ею ранее.