Восхождение
Шрифт:
Сангина, пастель, гуашь и акварель - все средства, к которым он пристрастился в последние годы, как нельзя кстати пригодились ему теперь. В поисках новых средств выразительности, новых форм и нового содержания он шел в одном русле с мирискусниками, не вполне разделяя их увлечения прошлым. Его занимало настоящее - те формы жизни и те образы людей, что получили завершенность, и если мирискусники, сознавая эту завершенность, даже исчерпанность форм жизни, невольно, как бы в последний раз оглянулись назад, а Серов запечатлел эту уходящую жизнь в портретах представителей высшего света и самого государя, то он всматривался
3
Дом Легасова. В гостиной Диана, в беспокойстве пребывающая, и княгиня Зинаида Николаевна. Входит Аристей.
– Слава Богу!
– произнесла Диана с влажными, будто от слез, глазами.
– Полно!
– рассмеялся художник не без усмешки и досады.
– Меня беспокоит куда больше Леонард.
– А что с ним?
– Бродит все где-то, дома не ночует, - про дуэль сказать у него не повернулся язык.
Диана и даже Зинаида Николаевна лишь рассмеялись, скорее над Аристеем, который обескураженно почесал себя на затылке, сидя на стуле широко, опершись локтем об стол, неприметно красивый и сильный. Диану подмывало подойти к нему и обнять за голову. Она так и заглядывалась на него, смутив княгиню, а Аристей словно остерегался взглядывать на нее и, верно, ничего не замечал.
– Я уеду в Финляндию, - сказал он.
– Если Леонард захочет меня видеть, пусть приедет на дачу в Териоках.
– Оттуда, в случае чего, легко уехать за границу, да? Будьте осторожны. Лучше не попадаться. В тюрьме именно с новичками обходятся круто, а с матерыми еще считаются. Всюду свои порядки, каковые надо знать, чтобы выдержать. Не удивляйтесь, - Диана перевела взгляд с княгини на Аристея.
– Ведь я лечилась и жила полгода в «Русском пансионе» в Генуе, где революционеры - основной контингент. Наслушалась страшных историй. Будто сама прошла и через пересыльные тюрьмы, и каторгу.
– Оставь, пожалуйста, - сказала княгиня.
– Есть о чем тебе думать.
– Странно. О чем мне думать?
– вскинулась Диана.
– Я знаю, что его ждет, окажись он в застенках. Есть тюремщики, исполняющие свою службу, как бог на душу положит и велит начальство, а есть такие изверги, каких свет не видывал. Лучших людей, только потому, что они лучше их, сильнее, красивее, готовы замучить до смерти, сделать калеками. А я думаю о себе тоже. Ведь я знаю, что меня ждет. Маленький бокал шампанского.
– Диана!
– Зинаида Николаевна знала, о чем она. Диана упоминала о смерти одной больной в пансионе, как в последние минуты ей дали выпить маленький бокал шампанского.
– Все лучшее, высшее, чистое у нас преследуется. Что это такое? Зачем? Неладно у нас, в России. Со времен декабристов неладно, когда лучших людей повесили или отправили на каторгу. Это подавление не может длиться вечно, - у Дианы сорвался голос. Она раскашлялась.
– Простите. Я не могу. Боюсь, мне недолго жить. И на сцену уже не подняться, как не доехала тогда, в декабре, до театра.
– Нет, нет!
– возразил Аристей.
– Я еще увижу тебя на сцене.
– Аристей, ты веришь?
– Диана иногда заговаривала с ним на «ты», впрочем, как и он.
– Абсолютно. Ты не можешь исчезнуть. Не здесь, так на вселенской сцене, как Леонард говорит, в просвете бытия, ты явишься еще нам.
– Что же это будет?
– рассмеялась Диана.
– Цель всех наших стремлений - высшая красота. Она не может исчезнуть. Она вечно зовет нас.
– Мистику я не люблю, - сказала Диана.
– Но тебя я понимаю. Ты сильный. Живи долго. Но пиши уже не с меня, а с других картины. Ты поклоняешься красоте посреди всего этого безобразия в мире. Но, может быть, ты прав. Если художников увлечет уродство, что тогда станется с миром?
– Уф! – перевела дух Зинаида Николаевна.
– Можете поцеловаться, если хотите… Мне ж давно пора идти.
Аристей прощается с Зинаидой Николаевной. Та, заторопившись, уходит. Диана тут же возвращается в гостиную.
Аристей, весьма смущенный:
– Диана, я с княгиней не ушел, поскольку я пришел к вам со двора и также и уйду попозже.
Диана, догадываясь:
– Значит, вы утром едете. Останьтесь здесь. Идемте, вас устрою. И не стану вас страхами своими докучать..
4
Наступает ночь. Аристей, полуодетый, выходит к балконной двери и глядит на Неву, на город, освещенный луной.
Диана с подносом:
– Ах, это вы? Мне вздумалось поесть. Что ж бродите вы здесь, как привиденье?
Аристей смеется:
– Нет, вы скорей сошли бы за него, когда б не легкий шаг и облик ясный, в сорочке, что, как туника, прекрасной, с изящной тайной милых плеч и глаз.
Диана, невольно усмехнувшись:
– Перекусить вы не хотите? Здесь бисквиты, фрукты.
– Да-с, весьма все кстати.
Усаживаются за столик напротив балконной двери.
Диана с волнением:
– Когда не привиденье я, то кто же?
– О том в моих рисунках я пытался сказать, запечатлеть; портрет не кончен.
– И я, как личность, не завершена?
– Нет, нет, ваш образ ясен мне и близок, так близок, словно знал я вас давно, томясь тоской, любил, и вы внимали, хоть издали, моим безмолвным пеням.
Диана полушепотом:
– Как! Обо мне вы помнили? И я в Италии нередко на картины глядела с чувством: вы за мной стоите, и вашими глазами вижу вечность в твореньях старых мастеров.
– Диана!
Оба вскакивают, она словно бы с намерением бежать, он - заключить ее в объятие.
– Не здесь. Уж так и быть. Идем.
– Куда?
Диана приводит его в свою спальню. Луна сияет над Невой, освещая спальню, и роспись по стенам: всевозможные линии с завитками, ветки и листья, виньетки и цветы - словно оживают и светятся, как сад в ночи.
Лунный свет падает на середину комнаты с медвежьей шкурой на полу, где они и предстают друг перед другом обнаженные, смущенно и радостно, словно настигнутые не то Дюрером, не то еще кем, может быть, самим творцом, и это был миг познания, свободы и счастья, что запечатлевается в произведениях искусства.