Восьмая тайна моря
Шрифт:
В жизни все сложнее, поэт. Холодною водицей не смоешь боль души. Пусть никому не дано вернуть прошлое, но оно живет в памяти, и никуда от него не денешься.
Панна вздохнула. Дождь не переставал. В палатке опять стало сыро и прохладно. Панна поднялась и потрогала чайник: остыл. Бросила в печку несколько чурок и придвинула ближе к ней раскладной стул с брезентовым сиденьем.
Может быть, сходить в большую палатку? Там сейчас забивают «козла». И больше всех, конечно, горячится Григорий Лазаревич Чигорин. Он замещал начальника экспедиции профессора Лобачева, который пока задержался на острове Туманов. Она совсем было решилась идти в мужскую палатку, но, вспомнив ухаживания гидролога, отказалась от своего намерения.
Печка гудела. Стало жарко. Панна сняла спортивную куртку. Черный свитер плотно обтягивал грудь.
«Вам следовало бы менять паруса», — вспомнила она слова Парыгина на вечере.
«Теперь на вас настоящая оснастка», — грубовато сказал он при встрече на острове Семи Ветров. Спросил о Щербакове. Панна пробормотала что-то не очень складное. Максим об Олеге больше не заговаривал.
Чайник говорливо закипел. Здесь нет серебряных ложечек, нет фарфора; есть эмалированная кружка, простая, прочная. Пить из нее — одно удовольствие. Аня, ты не пила обжигающий чай из такой кружки, не сидела в обнимку с печкой, не выходила в резиновых сапогах на морской берег. У тебя была другая жизнь — яркая, броская с виду, глухая, темная, тайная внутри. Ты обманывала нас — меня, Таню, Олега… Олега больше всех.
Панна вздохнула, поставила кружку на пол. Опять та же книжка стихов в руках… Ну, посоветуй, помоги.
Но, погрустив,
холодною водицей
умоемся, как в самый первый раз,
и будем снова с шуткою водиться,
беречь стихи и песни про запас,
Да, были песни. Были споры. Был костер.
Наступил октябрь. Пошли дожди. Старая липа роняла золотой дождь листьев. По-прежнему костер горел по воскресеньям. Дым растекался между деревьями. Где-то играла музыка — печальная, нежная, зовущая в неизведанные дали… А со старой липы все падали и падали листья. Панна каждый вечер приходила в парк, вязала из листьев сметные, несуразные бусы…
Никогда не забудутся эти осенние вечера, когда она уходила в мечты о счастье, о жизни… Ей виделись далекие горизонты… Кто же не мечтает в восемнадцать лет, как пишут поэты…
Ничто не омрачало жизнь Панны. Мелкие огорчения в счет не шли.
Впервые сердце сжалось острой болью в начале летних каникул, когда она встретила Олега с Аней. Эта встреча до сих пор в ее памяти. Полушутливый разговор на «ты», быстрые, понимающие взгляды… Панна удивилась: он ведь до сих пор не увлекался женщинами.
«В жизни есть поважнее, чем любовь. Дружба — это вещь», повторял он, когда в студенческой компании заходил разговор о любви и дружбе. Они, Панна и Олег, дружили по-настоящему и свободное время всегда проводили вместе. А теперь… Панна видела, как загорались глаза Олега, когда он смотрел на Аню. Он никогда не смотрел такими глазами на нее. Панна заторопилась.
— До свидания, Олег, — сказала она. — Скоро я уезжаю…
— Счастливо, Панна, передай привет Москве. — Он подхватил свою спутницу, и они скрылись в толпе.
…Панна опоздала к началу занятий. В день примда — это было под вечер — она сразу же побежала в жилой корпус университета. Комендант сказал, что Щербаков общежитии не живет. Она пошла в парк и села на ту же скамейку, на которой они сидели в день первого знакомства.
Встретились они случайно на улице, в начале октября, у ресторана. Она хотела пройти незамеченной. Он окликнул:
— Привет, Панна.
— Здравствуйте, Олег.
Он подошел к ней. Узкие брюки с молниями и блестящими заклепками на швах. Пестрая рубашка-распашонка. Шея повязана платком, таким же пестрым, как рубашка. Он показался ей совершенно незнакомым и чужим. Они пошли рядом.
— Как же университет, Олег? — спросила она, пересиливая себя.
— Зачем учиться, Панна? — Он говорил запальчиво, словно лишний раз хотел убедить себя. — Зачем?
Панна даже остановилась от неожиданности.
— Не надо, Олег…
Олег неловко засмеялся. Кажется, он был не в себе. Панна хотела спросить об Ане Рутковской, но промолчала.
— Что нового в университете? — спросил он, прикуривая сигарету от зажигалки. — Хорошее время было…
Вздохнул.
— Расскажите о вашей жизни, Олег.
— Зачем?
Разговор не клеился.
— Я пойду, Олег.
Он схватил ее за руку.
— Не надо, Олег.
В тот день Панна долго бродила по улицам, снова и снова припоминая разговор с Олегом. Возможно, мысль о Рутковской помешала ей остаться с ним и поговорить, как раньше, просто и откровенно. Рассказать о том, как она скучала летом, об американском балете на льду, о выставке картин Пикассо, обо всем, а главное — о жизни, о молодости, о нашем веке, бурном и веселом…
Панна любила — и она простила себя за бегство.
У дружбы свои законы, настоящие, единственные. Дружбе изменять нельзя. Дружбе надо верить, беречь ее. Помоги в беде другу, протяни руку, — и этого достаточно. Мало? Нет, не мало. Ведь для тебя протянуть руку Олегу сейчас, когда между вами и вашей дружбой стала чужая тень, — это очень много. А тень… Настанет время, и тень исчезнет. Только будь терпелива. Будь.
Так убеждала себя Панна, блуждая по городу. Домой она пришла поздно ночью. На душе ее было удивительно светло. «Странно, — думала Панна, — я, кажется, счастлива».
К ним снова вернулась дружба. На первый взгляд, ничего не изменилось в их отношениях. Панна первой протянула Олегу руку дружбы, и он принял ее так, словно ничего не произошло. Он едва ли догадывался о чувствах Панны. А она решила не просто возобновить дружбу с парнем, — ей хотелось, чтобы он стал прежним Олегом. Студентом. Веселым и остроумным спорщиком. Деятельным и энергичным человеком большой мечты. Другом, который близко к сердцу принимает радости и горести товарища. Чистым и честным.