Восьмой дневник
Шрифт:
и дивный Божий дар юродивый
заблеял мудростью ублюдочной.
А те, которые культурны,
незримо в тогу облачась,
встают незримо на котурны
и чушь молотят, горячась.
Из разных замечательных эффектов,
доступных человеческому роду,
соитие бесполых интеллектов
забавно мне в дождливую погоду.
Учителей большое множество
меня
но я, упрямое ничтожество,
боялся праведником стать.
Ангелы, они же ангелицы,
голуби почтовые у Бога,
запросто умеют превратиться
в нищего у нашего порога.
В себе не зря мы память гасим –
не стоит помнить никому,
что каждый был хоть раз Герасим,
своя у каждого Муму.
На мякине меня проводили не раз,
много сказок я слушал как были,
но обидно, что часто меня и сейчас
на кривой объезжают кобыле.
Гоню чувствительность взашей,
но чуть погладь меня по шерсти –
теку из носа, глаз, ушей
и прочих жизненных отверстий.
Пришла осенняя пора,
и выпить хочется с утра.
Но я креплюсь, имея волю
сильнее тяги к алкоголю.
В гостях побыв, отбыли дети –
потомков буйственная ветка;
большое счастье – жить на свете,
любя детей и видясь редко.
Ни от кого не слышу мнения
насчёт полезности курения.
А ругань – каждому с руки.
Какие люди мудаки!
Неповторим в сужденьях быстрых
народ мой, пылкий и греховный,
здесь каждый сам – совет министров,
и каждый сам – судья верховный.
Подумал я – всерьёз и без лукавства –
про праведный когдатошний завет:
свет истины течёт и от мерзавства,
превратный, бесовской, однако свет.
Погода на душе стоит осенняя,
мне думается медленно и туго,
надежды все мои и опасения
уже неотличимы друг от друга.
Народ не стоит обвинять
за нрав овечьего гурта:
не видеть и не понимать –
весьма целебная черта.
Тоска, тревога, пустота…
Зовёт безмолвная дорога
в иные выбраться места…
Там пустота, тоска, тревога.
Заметил я по ходу дня –
пошляться довелось, –
что девки смотрят на меня,
но как бы просто сквозь.
Окучивая разные пространства –
духовные имеются в виду, –
единое всемирное засранство
готовит несусветную беду.
Рубивший врага на скаку
и сыром катавшийся в масле,
мужчина в последнем соку
особенно крут и несчастлив.
Блядская течёт сейчас эпоха,
блядские характеры вокруг,
блядствует успешливый пройдоха,
блядство и в себе ловлю я вдруг.
Сегодня я с разумом в полном союзе,
меня не обманет горластый герой,
но мелкие дребезги бывших иллюзий
меня глубоко ещё ранят порой.
Все высокие утопии
воплотились Божьим роком
и в густой крови утопли,
но не сделались уроком.
Пою теперь один мотив,
хотя ничуть не жду развязку,
однако веер перспектив
сложился в наглую указку.
Я боюсь решительных суждений,
но глаза от ужаса не сужу:
часто в виде смутных побуждений
дикость наша плещется наружу.
Мы влились в жизненный балет
и на иглу его подсели;
хотя у жизни смысла нет,
но мы придумываем цели.
Я б не писал белиберду,
имей таланта я в достатке,
но на российском холоду
я застудил мои задатки.
Пошли вожди в России странные,
и все года при них – печальные,
они как будто иностранные
завоеватели случайные.
Пылкое любовное объятие,
краткое душевное безумство
действует на мировосприятие,
сильно уменьшая в нём угрюмство.
Не нахожу пристойных слов,
завидя гнусность и похабство:
раскрепощение умов
из нас не вытеснило рабство.
Транжира, мот и расточитель
разгульной жизни под конец –
уже умеренный скупец
и воздержания учитель.
Воспитан я дворовой школой местной,
учился я, стараний не тая,
была районной шлюхою известной
учительница первая моя.
На планете несчётно мыслителей,
даже гении числятся сотней,
но убийц, палачей и растлителей