Война в России и Сибири
Шрифт:
Нас трое в маленькой землянке: полковник, его адъютант и я. Мы едим руками, как дикари, спим на соломе, по-братски прижавшись друг к другу. Среди лагерного гомона – певучих с жесткими ударениями голосов, ржания лошадей, насвистываемых мелодий – на нас, усталых, наваливается тяжелый сон. Но когда в ночной тишине мы неожиданно просыпаемся от какого-то шума, мы всегда видим полковника: он возле телефона, он пишет приказы, он приготовился уходить, чтобы проследить за подготовкой, поддержать боевой дух солдат.
В 5 утра я подскакиваю. Вдалеке на другом берегу Стыри идет оживленная перестрелка и слышен более глухой звук гранат. Новости хорошие. Взяли часть основных траншей, окружили в других местах их защитников. Несколько
Мы уже двинулись в путь, собираясь присутствовать при взятии городка, но тут наше внимание привлекает глухой шум голосов. Среди деревьев появилась группа людей без оружия, в защитной форме в сопровождении нескольких солдат. Немецкий лейтенант сообщает нам все, о чем мы его спрашиваем. Он Reserveoffizier [82] , физик из Геттингена, сын профессора. Он часто смеется и рассказывает нам много того, о чем мы его и не спрашиваем, так сказать, captaiiones benevolrntiae [83] . Он отпускает шутки насчет своих подчиненных во время взятия окопов и, успокоенный корректным отношением русских, ведет себя еще шумнее. Но когда один из нас, холодно глядя на него, спрашивает его, был ли он в Бельгии, прибавив, что сам он бельгиец, немецкий лейтенант теряет дар речи.
82
Офицер резерва (нем.).
83
Снискание расположения (лат.).
Все пленные – из гренадерского полка кронпринца Кенигсберга [84] .
Подходят новые партии пленных. Это боевые офицеры, они на нас не смотрят, и в ответ на любые вопросы кричат: «Nein, nein!» [85] . Присущая им надменность выглядит в этих обстоятельствах неприятным вызовом. В основном это лейтенанты, среди них два фон Бюлова [86] . Они сдались, попросив пощады. Обращение с ними достойное, их не унижают. Поэтому их невежливость совершенно непонятна. Они не поприветствовали даже нашего полковника, который стоит вместе со своими офицерами. Я посмотрел на полковника с удивлением и спросил: «А может быть, стоило дать им по рукам?» Он равнодушно ответил: «Чего вы хотите? Они всегда такие, когда опасность миновала».
84
Имеется в виду 1-я дивизия 1-й гренадерского полка «Кронпринца» (1-й Восточно-Прусский гренадерский полк), входивший в 1-ю дивизию 1-го армейского корпуса (Кёнигсберг).
85
«Нет, нет!» (нем.).
86
Вероятно, автора удивили пленные однофамильцы (возможно, родственники) немецкого генерал-фельдмаршала Карла Вильгельма Пауля фон Бюлова (1846–1921); сыновья Бюлова в годы Первой мировой войны служили в армии, один из них Буссо фон Бюлов (1886–1915) погиб, другой – Викко фон Бюлов (1891–1970) – в плену не был.
И все же поведение этих офицеров было достойнее заискивания молодчика из Геттингена.
7. На поле боя
Возле легкого моста из надутых
Проходят раненые, зрелище печальное, но не угнетающее. Под бинтами угадываешь страшные раны, но из-за них не угас блеск в глазах.
Воодушевление, мужество, энергия оставят их позже, в госпитале, и вот этих раненых уже не стоит показывать идущим в бой.
Убитые не вызывают страха. Череп, открытый снарядом и опустошенный взрывом, кажется обработанным препаратором. Чуть дальше лежит человек, у которого разворочен живот и унесло внутренности, в красном месиве виден позвоночник. Солдат они не пугают, а вот раненый на операционном столе вызывает у них ужас. Любые повреждения вызывают у нас у всех разве что любопытство. Боль, одолевшая волю, могла вызывать возмущение, опасность могла изнурить, но смерть, скорая или медлительная, пощадившая или искромсавшая человеческое тело, нас не трогала.
Один солдат отделился от группы раненых и заговорил со мной. Говорил горячо и очень уважительно. Один из офицеров объяснил мне, что он говорит. Он участвовал и был рядом со мной во время атаки 7-го стрелкового полка в Матвеевке. Я пожал бедному пареньку руку, а он мою поцеловал. Чуть дальше я увидел полковника Квиткина, которого видел в последний раз, когда он собирал своих людей перед венгерскими окопами под адским огнем. Мы обнялись, не говоря ни слова. И я ощутил, что товарищество – а оно выше дружбы – есть самое благородное из мужских добродетелей, существующих на поле боя.
Поле между немецкими и русскими траншеями изрыто маленькими личными окопами, шириной не больше полуметра, в которых там и здесь лежат мертвые русские солдаты. Мысленно мы можем следить, как в этой мрачной зловещей ночи продвигается наш полк благодаря усилиям замечательных солдат – о них порой говорят, что им недостает инициативы, но вот они продвигаются по одиночке к первой линии окопов, которые кое-где находятся на расстоянии метров пяти от линии неприятеля.
8. Взятие городка
Уцелевшие солдаты гренадерского полка кронпринца засели в домах городка и стреляли оттуда в русских, которые, находя для себя прикрытия, продвигались вперед по длинной улице. Видя, что ситуация безвыходная, противник сдавался. В русских попадала примерно треть выпущенных пуль.
Раненые дожидались прибытия санитаров. Высокий немец, весь в крови, едва тащился вдоль домов. Время от времени тело его содрогалось от конвульсий, бегающие глаза смотрели на нас с невыразимым ужасом.
В траве лежал мертвый русский. Но когда мы подошли, он удивленно открыл блестевшие лихорадкой маленькие глаза, и его лицо старого доброго крестьянина осветилось улыбкой.
На главной улице сидел на стуле израненный немецкий солдат. Милосердные руки, руки русских, разожгли для него из обломков мебели костер, чтобы он мог согреться. Мы стянули с него сапог, полный воды, очень его мучивший, и раскололи стол и два стула, чтобы было чем поддерживать огонь. Немец страдал больше от холода, чем от трех своих ужасных ран, и, рискуя загореться, наклонялся всем телом и большой бородатой головой к огню.
На площади, напротив православной церкви, у забора блестела медная гора: самовары, подсвечники, кухонная утварь, собранная со всего городка, чтобы отправиться в Германию.
Колокольня, превращенная в наблюдательный пункт для артиллерийской батареи, изрешечена русскими снарядами. Внутри церкви огромные канделябры, иконы в позолоченных окладах и другие предметы культа остались в неприкосновенности. В Божьем доме побоялись хозяйничать и ничего не тронули, хотя двери стояли открытыми. Зато большой портрет Николая II, висевший в притворе, проткнут в нескольких местах штыками.