Воздаяние храбрости
Шрифт:
Иван Федорович опять кивнул коротко и едва не сдвинул каблуки мягких сапог. Но тут же заговорил, произнося слова, которые, понимал он, произносить вовсе не следовало. Однако он должен был точно уяснить свое положение.
– Ваше Величество! Я польщен вашим выбором и обещаю, что вам не придется сожалеть о вашем решении. Но… Я знаю генерала Ермолова, который командует нынче Кавказским корпусом. И про него говорят, что он счастливо соединяет указанные вами качества.
– Вздор! – прорычал император. – Кто говорит – эти старые бабы в прихожей? Тяжелое наследство досталось от брата. Они думают, что вензеля заменили на эполетах и вот все перемены. Нет! Отец мой, слышал, пытался гвардию подтянуть
Он сделал долгую паузу. Иван Федорович смотрел на него, не отводя взгляда, застыв, точно находился во фронте, на плацу, готовясь к верховной инспекции.
– А что Ермолов? Брат Константин его в полушутку, полувсерьез поименовал Кавказским проконсулом. Тот и впрямь ведет себя, будто край получил в полное управление. Но Россия не республика и, слава богу, никогда оной не будет.
– Совершенно согласен с вами, Ваше Величество, – пробормотал смутившийся Иван Федорович.
Сам он служил уже третьему императору, служил искренне, истово, и считал свою службу смыслом, основным стержнем своей пока что удавшейся жизни. Он дрался, когда ему приказывали, с теми, на кого ему указывали; в мирное короткое время он учил драться других. Кстати, и того же Николая Павловича, когда тот считался у него в подчинении. Что такое республика, Иван Федорович имел представление смутное: кое-что вспоминал из истории, которую ему рассказывали в Пажеском корпусе, что-то слышал от современников, видевших Францию в конце прошлого века. Но в глубине души предполагал, что, кто бы не правил Россией, для него, генерала Паскевича, существование почти не изменится: он так же будет получать приказы и стремиться их по возможности лучше исполнить. Притом искренне был убежден, что лучше получать приказы от одного, чем от многих.
Император сидел неподвижно, упершись в Ивана Федоровича немигающим, тяжелым взглядом, словно прожигая его насквозь, торопясь добраться до самого его существа, вычислить самые сокровенные помыслы. Наконец он опустил глаза, решив, что вызнал уже достаточно, и то, что он увидел и прочитал, его в общем устроило.
– Что Ермолов был связан с моими друзьями четырнадцатого декабря, в это не верю, – продолжил Николай Павлович уже спокойно. – Подозрение было, подозрение остается, Чернышев настаивает, но фактов нет. Ты знаешь, что свойственник твой оправдал себя совершенно?
– Так точно, Ваше Величество. И я этому рад.
Двоюродный брат жены Ивана Федоровича, Александр Сергеевич Грибоедов с осени сидел в крепости, давая объяснения по делу о декабрьском возмущении. И недавно отпущен был, как не причастный ни к какой из ниток ветвистого заговора.
– Думали, что через него протоптали из Петербурга тропинку к Ермолову. Но если и вилась та дорожка, то коллежский советник Грибоедов о ней не слышал. В чем и клялся чистосердечно.
– Я рад этому известию, Ваше Величество, – повторил Иван Федорович. – И тем более рад, что собираюсь Грибоедова снова привлечь на службу. Мне нужны люди, знающие тамошние условия.
Император махнул рукой.
– Бери. Дозволяю. Тем более что работы тебе там будет не на одного человека и даже не на двоих.
Он перегнулся через стол и заговорил, сдерживая себя, медленно и отчетливо.
– Я недоволен Ермоловым. Он вел себя с персами шумно. Подталкивал их к войне исподволь. Надеялся, должно быть, разбить их быстро и составить себе славу великого полководца. А случилось не так, а случилось, что его начали бить. И проконсул наш потерялся. Я на него надеялся. Я ему поручал сначала удерживать персиян от окончательного разрыва. Мало нам Европы и Турции! Но когда сардарь Эриванский нагло атаковал наши войска, действовать надо было незамедлительно. А Ермолов таится: и от персов, и от меня. Я приказал ему доносить через каждые три дня, а уже две недели нет никаких известий. И что же вдруг узнаю: Ермолов сбит по всем пунктам. Елизаветполь уже у Аббас-Мирзы. Что там дальше: Кабардинская область, которой владеет некий Мадатос, князь, видимо местный, и прямая дорога к Тифлису…
Иван Федорович пошевелился, и государь оборвался на полуслове, уставившись на него подозрительно.
– Хочешь сказать? Говори, разрешаю.
Иван Федорович откашлялся, проклиная себя за неумение сидеть смирно. Великий князь, которого он знал юношей, исчез совершенно. В его теле образовался иной человек. Властелин огромной империи сидел сейчас по ту сторону письменного стола, и, как все государи, он не терпел, когда его поправляли, не любил получать советы, когда их не спрашивал. А поправить сейчас было необходимо. Потому что поправить императора мог кто-либо другой, тогда бы в высочайшей памяти засела заноза – мол, Паскевич слышал да промолчал, то ли не знал, то ли не осмелился. Но в любом случае выставил государя на осмеяние.
– Боюсь, Ваше Величество, что кто-то неверно вас информировал. За Елизаветполем лежит Карабахская провинция. И правит в ней князь Мадатов, генерал-майор русской армии.
Николай вскочил и быстрыми шагами кинулся за свой стол, средний, где работал по приходу Паскевича. Достал нужную бумагу среди отложенных, проглядел нужное место и пристально взглянул на Ивана Федоровича.
– Ты уверен?!
– Уверен, Ваше Величество! – твердо ответил тот, уже ощущая, как холодная капля катится вниз от шеи по позвоночнику.
– Ах, Фок, Фок! – укоризненно покачал головой император. – Что же полиция с нами делает – что ни донесение, все неправда. И без нее нельзя в государстве, и с нею не лучше. Ну, да мы, инженеры, верим не словам, а цифрам и планам. Давай-ка посмотрим.
Государь взял бумажную трубку, прислоненную к тумбе, и с помощью подскочившего Ивана Федоровича перенес на первый стол и раскатал по столешнице.
– Да, ты прав, отец-командир, в самом деле Карабах, а кабардинцы уже за хребтом… Но что же за карта! Одни пятна белые. Три дороги, четыре реки да пять городов. Как вести армию?
– Далекий край требует изучения, государь. Если мы там надолго.
– И это тоже на тебе. Помни! Мне говорил Чернышев недавно, что есть у него человек там. Военный, но держится фрачником. Отчаянной, говорит, храбрости и недюжинного ума. Ходит к горцам и какие-то области разведал довольно подробно. Узнай, кто таков, и привлеки к делу. Такие люди нужны всегда.
Иван Федорович кивнул, показывая, что понял и крепко запомнил.
– А этот Мадатов, что Карабахом правит. Наш или лишь числится? Откуда ты знаешь?
– Ваше Величество, услышал я эту фамилию лет двадцать назад, на Дунае. Вместе сражались с турками. Сначала был егерем, после гусаром.
– Как?! – повысил голос Николай Павлович. – Из пехоты да в кавалерию? Что за порядки были при брате в армии?!
– И тогда, Ваше Величество, случай был исключительный. Но сам он родом из Карабаха и на коне сидел с самого детства. Говорят, отчаянной храбрости человек: все ему нипочем – и штык, и сабля, и пуля, и ядра…
Он вдруг оборвался, опять укоряя себя за неловкость. Кто-то, вспомнил Иван Федорович, рассказывал ему, что нынешний государь в детстве боялся пушечных выстрелов, да и потом у него не было случая попривыкнуть. Но Николай Павлович махнул ему – продолжай.