Воздаяние храбрости
Шрифт:
Южная часть фронта прикрыта цепью люнетов, протянувшихся от склона до склона. За этот участок Валериан был относительно спокоен. Вряд ли визирь решится обходить город, уклоняясь так далеко от цели.
Самое опасное направление – западное. Здесь подходит дорога из Шумлы, по ней приближаются полчища великого визиря. Хорошо, что не пожалели они с Купреяновым солдатских спин и плеч да поставили три бастиона с куртиной. Кронверк нависает над дорогой и плоскостью. А чуть дальше сбит из мощных бревен еще и блокгауз. Чтобы соорудить его, пришлось разобрать десятка полтора домов в городишке; ну, да на войне как на войне. Зато теперь, пожалуй, этому сооружению и ядра уже не страшны. Хорошие инженеры, эти турки, но ведь и мы не чувяком щи хлебаем.
– Что значит тысячи?! – скрипучий раздраженный голос Купреянова вырвал Валериана из тяжелых раздумий. – Две тысячи? Четыре? Семь? Неужели трудно было, майор, подойти поближе и посчитать повернее?
– Конница, ваше превосходительство, – пробормотал Толкунов. – Дорога узкая, не обойти. А напролом лезть – так у них столько сотен, сколько у нас десятков.
– Оставь казака, Павел Яковлевич, – вступился Валериан, все еще вглядываясь в карту. – Я тебе и так скажу, что привел с собой Гуссейн-ага-паша тысяч сорок, и орудий с ним около сотни. А с меньшими силами смысла нет под Варну соваться.
– Похоже, что так, – проворчал, остывая, Купреянов. – А стало быть…
– Стало быть… – заключил Валериан почти весело, – на каждого нашего солдата турецких – семеро. И на каждое наше орудие у турок – три.
Два егерских полка стояли гарнизоном в Праводах, Полоцкий мушкетерский да один казачий донской.
– И отступать уже некуда, – Купреянов тоже наклонился к карте, уменьшившись в росте наполовину.
– Какое – отступать, Павел Яковлевич! Не затем нас сюда поставили. Три тысячи солдат, сто двадцать офицеров, два генерала, тридцать шесть пушек. Держаться будем, дорогой мой, до последнего… генерала. Потому как пустить визиря к Варне нам никак невозможно.
Где-то далеко впереди ударил одинокий пушечный выстрел. Это, понял Валериан, то ли кронверк, то ли блокгауз пугает турок и предупреждает своих в городе. Осада Правод началась.
Ночь прошла достаточно спокойно, но утром, только лишь солнце поднялось над восточным гребнем, турки начала бомбардировку. За десять часов темноты они сумели поставить две батареи и принялись методично крушить кронверк, блокгауз и город. Вначале кронверк пробовал отстреливаться, но Валериан отправил туда адъютанта с приказом – молчать. По их с Купреяновым расчетам выходило, что у гарнизона Правод оставалось едва ли сто пятьдесят зарядов на каждое орудие, что для артиллерийской дуэли было запасом скудным. Следовало терпеть удары и не огрызаться, а ждать, когда турки решатся, соберут мужество и полезут на штурм.
Пока же оба генерала сидели под западным валом и вместе с офицерами да нижними чинами наблюдали, как летают ядра над домами, садами, площадями и улицами болгарского городка.
– Что они делают?! – возмущался генерал Купреянов. – Лупят, лупят, лупят, и все без толку. Три четверти ядер в противоположный склон. Да если уменьшить заряд вполовину, надо только подбросить ядро, и оно точнехонько шмякнется если не на кронверк, то уж наверняка на город.
Валериан усмехнулся и похлопал товарища по плечу.
– Не так громко, Павел Яковлевич. А то топчи-баши вдруг услышит. Вообще-то турки – артиллеристы отличные. Это у них от волнения. Торопятся нас смять поскорее. Скоро сообразят, и худо нам с тобою придется.
Себя же Валериан несомненно похвалил за то, что успел перевести госпиталь с центральной площади к самому валу. Здесь было не так удобно, но куда безопаснее. Собственно, пока и раненых было не так уж и много – десятка полтора нижних чина да два обер-офицера, посеченные осколками. Но к вечеру турки, словно подслушав советы Павла Яковлевича Купреянова, начали попросту опускать ядра с господствующих высот в лощину, и Праводы тотчас же заволокло дымом.
К счастью, до захода солнца оставалось всего полтора часа, но и за это время неприятель успел навредить городку немало. Треть Правод лежала в развалинах после русского штурма, вторую треть успели перемолоть турки.
Когда бомбардировка закончилась, Василий отправился на рекогносцировку и вернулся с неприятным известием: одна из бомб угодила аккурат в Мадатовский балаган, и теперь от обустроенного жилища остались лишь обугленные разнокалиберные щепки.
Более всего Валериану было жаль расстроенного Василия.
– Ладно, брат, не горюй. Не первый дом наш горит и рушится. Боюсь, что даже и не последний. Найди квартирмейстера и узнай – может быть, палаточку какую можно для меня натянуть. А то, сам понимаешь, как бы мне в такой сырости не… раскашляться…
Василий, как всегда, расстарался, но улечься в новом жилище Валериан смог только под утро. Все темное время они с Купреяновым ходили по городку, обсуждая возможные повороты будущего сражения. Валериан чутко вслушивался в звуки, доносящиеся от турецких позиций. Неприятель явно занимался земляными работами, но неясно было пока, куда же они собираются вести траншеи.
– Хорошо, что грунт здесь тяжелый, – сказал он Купреянову. – Вспомните, сколько наши солдаты киркой намахались. Так-то и у турок дело не слишком быстро пойдет.
– Да-да, конечно, – согласился Павел Яковлевич, но слишком быстро, словно бы размышлял он совсем о другом. – Я вот думаю, что за дровами надо, пожалуй, людей к редуту отправить, а не по Варнской дороге. Наверху, конечно, только кусты да терновник, но и опасности меньше. А заодно могут, пожалуй, и лошадей с волами на пастбище отогнать. На обратном пути заберут.
Валериан поддакнул и был очень доволен, что в черной ночи не видно, как зарделось его лицо. Почему, укорил он себя, такие соображения приходят ко мне в последнюю очередь. Знаю, что не будет воевать голодный солдат и замерзший, но вспоминаю о еде и тепле в последнюю очередь. Да-да, и сам готов обходиться одним сухарем в день, и ночевать на промерзшей земле, но ведь не каждому досталось в наследство такое здоровье. Да и от моего здоровья осталась доля совсем небольшая. Он ощутил знакомое щекотание в горле и старательно задышал, пытаясь подавить кашель. А Купреянов тем временем продолжал: