Воздаяние храбрости
Шрифт:
– Кухню я тоже приказал перевести под вал, ближе к госпиталю. Не нравится мне городишко. С любой высоты его насквозь видно. Воду тоже надо запасать с ночи. Я уже отправил егерей – пусть расстараются. Успеют еще днем отоспаться.
Валериан хотел возразить, но, подумав десяток секунд, согласился.
– Пожалуй, вы правы. Не решится Гуссейн-паша завтра на штурм. Будет еще стрелять. А вот послезавтра… Послезавтра может все и решиться…
Часов в пять он вернулся под вал, где уже ждал его верный и расторопный Василий. И палаточка была натянута из цельного тента, и постель сложена из широких досок, и два разогретых на костре валуна светились в ямке, обдавая роскошным жаром. Валериан выпил чаю, упал на постель, натянул шинель на ухо и проспал на одном боку до первого выстрела…
При свете выяснилось, что турки прошли по гребню и построили редут еще ближе к Варнской дороге. И поставили укрепление свое столь удачно, что простреливали оттуда всю переднюю часть города, ту, что обращена на запад, к дороге на Шумлу. Они так и не решились уменьшить заряды, но теперь целиться им сделалось куда проще. Дома падали один за другим, трое неосторожных солдат погибли, и еще с десяток раненых переволокли на шинелях в госпиталь.
– Славно, – сказал Купреянов, едва завидев Валериана. – Славно, что решили перенести еще и кухню под вал. А то ведь голодными бы люди остались.
– Ваша заслуга, Павел Яковлевич, – легко и быстро ответил Валериан.
В эту минуту кряжистый, словно топором вытесанный Купреянов вдруг показался ему двойником Вельяминова – худощавого, с тонким лицом и руками, отполированного снаружи и изнутри долгой штабной работой. Валериан порой даже завидовал этим людям, их умению схватывать, держать, складывать мельчайшие частички быта. Сам же он видел прежде всего главное, то есть направление немедленного удара.
– В кронверке, в блокгаузе людям придется до темноты потерпеть. Как турки перестанут стрелять, пошлю им туда горячее.
– Мне скажешь, – решился вдруг Валериан. – Я с ними пойду.
Купреянов недовольно покачал головой. Он не видел смысла начальнику отряда отправляться в передовое укрепление. Валериан чувствовал его правоту, но сам он уже изнемогал после двух суток практического бездействия. В первый раз за всю свою военную жизнь он сам оказался в осаде, и ощущение постоянной стесненности доводило его до исступления.
День он ходил под валом, слушая, как свистят и грохочут турецкие ядра, отмечал столбы пыли, поднимавшиеся над очередным взорванным домом. К обеду они снова сошлись с Купреяновым.
– Я подсчитал – около пяти тысяч снарядов турки уже отправили к нам.
Валериан на несколько секунд задумался, прикидывая в уме собственные запасы.
– Больше, чем у нас изначально.
– Да, – согласился Купреянов, – и когда-то же должны и у них ядра закончиться.
– А тогда они и пойдут на штурм. Сорок тысяч против трех наших.
– Бомбардировку-то они свою впустую прохлопали. Город только измолотили. Наши потери минимальные. А что, ваше сиятельство, неужели Рот из Козлуджи нам никак не поможет?
Валериан задумался, представляя в уме карту, а потом решительно покачал головой:
– Нет, ничего он делать пока не будет. Сил у него против визиря не так уж много. Идти по дороге – рисковать получить удар с фланга. Нет – он будет ждать до последнего. А если мы не удержимся, если нас здесь все-таки перемелют, тогда визирь кинется к Варне и сам подставит свой левый фланг. Так что наша задача, Павел Яковлевич, оттянуть этот момент как можно дальше.
– Что и в наших собственных интересах, – ухмыльнулся генерал Купреянов, кидая ложку в опустевшую тарелку.
Оба денщика тут же вынырнули словно из небытия и забрали посуду.
Еще полдня Валериан маялся бездельем и ожиданием. А когда на горы и город спустилась ночь, и турки прекратили бомбардировку, отправился в кронверк вместе с небольшим отрядом, несшим еду голодным солдатам.
Внутри кронверк являл картину не менее печальную, чем сами Праводы. Почти все казармы лежали в руинах, так что двигаться между бастионами следовало с большой осторожностью. Но потери в людях были минимальные, и только одно орудие лежало рядом с барбетом, десятки пудов литого металла, уже совершенно ни на что непригодные.
Капитан Ключарёв, комендант кронверка, докладывал обстановку коротко, точно и очень уверенно. В темноте Валериан видел только контур его фигуры, но чем-то офицер этот напоминал ему другого капитана – Овечкина, того, что больше недели удерживал Чираг против полчищ Сурхай-хана.
«Все толковые офицеры похожи один на другого, – подумал Валериан. – Может быть, в этом и состоит суть нашей армейской службы…»
По словам Ключарёва, они исполняли приказ держаться и молчать до сегодняшнего вечера. А в четыре часа пополудни турок совсем обнаглел – при свете начал земляные работы, придвигаясь к кронверку только что не вплотную. Тогда он, комендант гарнизона, приказал своим артиллеристам ударить картечью и ядрами. Большого урона неприятелю он не нанес, но, во всяком случае, турки убрались на гребень. В темноте уже, правда, спустились и снова орудуют кирками с лопатами.
Валериан прислушался и точно различил удары инструмента о каменистую землю. Он похвалил Ключарёва за стойкость и за распорядительность. Капитан довольно покивал, видимо, опасался все-таки выговора за самовольный приказ стрелять. И тут же поднес Валериану подарок – сказал, что сразу по темноте прибежал к ним слуга турецкого офицера и говорит, что есть у него важные слова для главного командира.
Валериан приказал привести перебежчика. Оказался он греком, поступившим в услужение к бим-паше, полковнику, за давний свой долг отцу офицера. Он был уже немолод, худ, одет в лохмотья и неожиданно феску. Русского он не знал, равно как и Валериан греческого, так что объясняться им пришлось на языке неприятеля.
Грек подтвердил оценку Валериана, сказав, что у визиря здесь сорок тысяч человек. Правда, число пушек он снизил до полусотни, и Мадатов подумал, что, возможно, турки куда лучшие артиллеристы, чем он предполагал. Еще десять тысяч человек ожидают завтра-послезавтра из Шумлы. И это будет назим – новое войско, регулярная пехота, командует которой Галиль-паша, человек суровый, умный и храбрый. Тогда, может быть, Гуссейн-ага-паша и решится на штурм Правод. Пока что великий визирь дважды объявлял приступ, обещал каждому добровольцу полтысячи левов, но смог собрать не более двух-трех сотен охотников. Остальные отмалчивались, отворачивались и бормотали, что, мол, русские молчат, молчат, не отвечают и ждут неизвестно чего. Что, может быть, подбежишь к валу, а там огненная река и пасти драконов.