Возможная Россия. Русские эволюционеры
Шрифт:
Жить в такие времена, быть при власти, пропустить через свои руки немалые деньги, так много сделать и в конце концов покинуть этот мир без единого пятнышка! Второго Федора Ртищева в русской истории нет.
Трудно сказать, задумывался ли Ртищев о важности личного примера и гражданского поступка, без которых не может возникнуть и существовать нормальное гражданское общество, или действовал по наитию, в силу природных черт характера или своих религиозных убеждений.
Как бы то ни было, неоспоримо: Федор Ртищев, намного опередив время, стал одним из первых наших граждан, почувствовавших личную ответственность
Царь Федор Алексеевич – государь, сделавший все, что мог
Как писал Василий Ключевский о династии Романовых, «что-то роковое тяготело над новой династией: царевичи, повторяя своего родоначальника, оказывались болезненными и хилыми». Действительно, уже к тридцати годам первый из династии – Михаил, как говорили тогда, настолько «скорбел ножками», что его «до возка и из возка в креслах носили».
Да и на престол наследники вступали, не дозрев толком до власти. Из первых царей этой династии Михаил, Алексей и Иван надели короны в шестнадцать лет, будучи еще недорослями. Петра короновали в десять.
Вот и Федор Алексеевич сел на престол очень молодым (в пятнадцать лет), но уже тяжело больным человеком. Да и правил недолго – с 1676 года по 1682, всего-то шесть лет. Видимо, поэтому о нем обычно и вспоминают мельком. И совершенно зря. Это со здоровьем у Федора были серьезные проблемы, а с головой – все в порядке. Было и стремление сделать для Московского государства все, что успеет за несколько лет, отведенных ему судьбой на троне.
А учитывая болезнь, для этого требовалось не только желание, но еще и сильная воля. Не говоря уже о чувстве долга перед страной и подданными. В конце концов, будучи человеком религиозным, умирающий Федор Алексеевич мог бы все оставшееся ему время провести в молитвах, думая лишь о собственной душе. Думал много и о душе, но о государстве – не меньше.
Даже то, что было сделано за короткий срок его правления, впечатляет. Возможно, потому что образован по тем временам молодой царь был изрядно. Воспитателем царевича стал один из крупнейших философов того времени Симеон Полоцкий – белорусский монах и первый на Руси драматург. Однако и ученик ему попался толковый.
Не удивляет, что позже этот государь живо интересовался самыми разными делами. На заседаниях Боярской думы, например, регулярно зачитывали составленные в Посольском приказе обзоры событий европейской жизни. Вообще, это был необычный для русской земли государь-гуманитарий, который разбирался в живописи, любил музыку, сам писал стихи, занимался переводами. Знал польский язык и латынь.
Федор Алексеевич заслужил добрую память, даже если бы сломал лишь одну крайне вредную русскую традицию – местничество. С этим злом по мере сил боролись и раньше, скажем, те же Адашев и Ордин-Нащокин, но для решительной победы нужна была твердая государева воля. И именно тяжело больной царь Федор нашел в себе силы эту волю проявить.
Впрочем, сделал он это в присущем ему не революционном, а эволюционном стиле: местничество отменил не просто указом, а предварительно это решение, как иногда сегодня говорят, «обкатал». Сначала этот вопрос обсуждала комиссия «для устроения и управления ратного дела» под руководством князя Василия Голицына, а потом – специальное совещание из представителей духовенства, думы и выборных придворных чинов. Важнейший вопрос надо было решить непременно, однако без ненужных потрясений.
Суть местничества заключалась в том, что на различные государственные и военные должности люди назначались не за заслуги, опыт или таланты, а в соответствии с тем местом, которое занимали в государственном аппарате их предки. Особенно очевидным вред от подобных кадровых решений был в военном деле. Сколько сражений русские до этого проиграли только потому, что во главе войск стоял не самый достойный, а тот, чей прадед когда-то был воеводой. Между тем воинский талант, как и прочие, совсем не обязательно передается по наследству.
Говоря сегодняшним языком, социальный лифт при местничестве не работал. Разумеется, подобное положение вещей очень мешало эффективному управлению государством.
По мнению некоторых историков, при всех очевидных минусах в местничестве были и плюсы: худо-бедно, но местничество служило интересам стабильности в государстве, поскольку каждый знал свое место и не мог претендовать на большее. А это снижало вероятность заговоров и переворотов. Гипотетически, возможно, и так. А на практике вред был огромным. Да и сам довод, что в ту пору «каждый знал свое место», не убеждает. Даже по мелочам при дворе местничество вызывало беспрерывные склоки. Бояре регулярно ссорились даже из-за того, кто и в каком порядке должен сидеть за царским столом.
А государю вместе с Разрядным приказом приходилось все эти обиды всерьез рассматривать, мирить перессорившихся, перелистывая при этом кучу старых бумаг. Да и судить стало уже сложно, поскольку годы внесли в этот вопрос немало хаоса. Какие-то в прошлом влиятельные княжеские и боярские семейства практически уже вымерли или обеднели. Например, известный когда-то княжеский род Одоевских ко времени воцарения Федора не имел уже ни единого поместья, а потом и вовсе угас. Между тем уже быстро поднималась и набирала силу новая элита. Так что «считаться местами» становилось все труднее.
Ущербность подобной традиции в изменившихся условиях понимали многие. Однако старые традиции, даже самые нелепые, ломать порой так же трудно, как и паковый лед. Федор Алексеевич тем не менее этот лед сломал. Как пишет историк Сергей Соловьев, по приказу государя прямо в царских сенях сложили все разрядные книги, где записывалось, кто, где, когда и кем служил, и подожгли. Пусть каждый свою родословную помнит, заметил при этом царь, но разрядные книги государству больше не потребуются. Решение закрепили в год смерти царя на Земском соборе.
Впрочем, если у кого-то недовольство и было, вслух его проявлять никто уже не стал. Наоборот, некоторые бояре и сами просили Федора Алексеевича «уничтожить места», поскольку из-за этого «в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радование, а между нами богопротивное дело – великие, продолжительные вражды».
Всему свое время: еще за семьдесят – восемьдесят лет до этого бояре были настроены совершенно иначе, утверждая, что, если традицию местничества отменить, «то им смерть». Как не без иронии замечает Василий Ключевский: «Не боярство умерло, потому что осталось без мест, чего оно боялось в XVI веке, а места исчезли, потому что умерло боярство и некому стало сидеть на них».