Возвращение к звездам: фантастика и эвология
Шрифт:
В Реальности спецшколы закрыли. Космические исследования оказались заморожены — не то после, не то вследствие этого. Во всяком случае, об освоении Системы к концу столетия не было и речи, функционировала только околоземная космонавтика. К десятым годам отставание от Атлантического пакта по ряду основополагающих параметров уже нельзя было замаскировать, и тогда появились лицеи — как базисный элемент «динамического образования».
Ни одно государство не рассматривает школу как систему, призванную научить людей (тем более — воспитать их). Узкоутилитарная функция образования минимальна — интегрировать человека в
Потому и трагична роль учителя. Будучи включенным в эту систему, он не то чтобы не может идти против нее… Может! И очень часто идет. Но системе это более чем безразлично. Она организовала дело так, что чем лучше Учитель, тем лучше он выполняет свою основную интегративную функцию. Ему кажется, что он учит думать и сомневаться, учит человечности и добру. Очень может быть, — если мысли и сомнения, человечность и честность входят в число ценностей данного общества и воспроизводятся вместе с ним. В противном случае воспитываться будет нечто другое. Прямо по В. Высоцкому:
По профессии я — усилитель, Я страдал, но усиливал ложь.Школа — больше чем просто информационный усилитель. Это система глубокой положительной обратной связи, обеспечивающая нормальное функционирование социальных систем.
Закрытый интернат в Англии XVIII столетия воспитывал английских лордов. В Германии послеверсальских времен — убежденных фашистов. В СССР шестидесятых годов XX века — советских интеллигентов. Сейчас такой интернат — атрибутивный элемент нашего воспитания.
Хорошо это или плохо — воспитывать детей без родителей? Можно привести десятки аргументов — притом исторически обоснованных аргументов — в пользу любой позиции. Так что перед нами опять вопрос калибровки.
С точки зрения государства школа ни в коем случае не должна учить думать. Думанье — процесс динамический, и уже этим фактом он отрицает неизменность государства. Государство существует в настоящем. В продолженном настоящем. Мысль — это всегда связка прошлого и будущего, то есть протест против настоящего.
Но, с другой стороны, реалии мировой политики таковы, что без слоя думающих людей государство просто нежизнеспособно, так что этот слой надо как-то создавать, и задачу эту приходится возложить на школу — больше некуда. И здесь-то и возникает интереснейший и до сих пор толком не изученный феномен: школа начинает бороться с собой. Борьба эта всегда приводит к одному и тому же промежуточному результату: из общей массы школ и учителей выделяются Школы и Учителя. Формируется элита.
Для обуздания элиты создается персональный монстр в лице Академии педагогических наук и Министерства просвещения. Для ее поддержки работает Министерство высшего образования и, если повезет, армия. Силы равны настолько, что приобретает значение поведение конкретных людей. Учителей. Родителей.
«Отягощенные злом» и «Гадкие лебеди» образуют диптих, танец отражений. Исследуется одна и та же проблема, да по сути и одна и та же ситуация. Подчеркнуто реалистичный (хотя и «не наш») Ташлинск и обобщенный Город обобщенной страны. Дети и взрослые.
В конфликте между «сегодня» и «завтра» виноватых нет. Правых, наверное, нет тоже. И никто никогда не сможет сказать заранее, на какой именно стороне он будет сражаться. Если, конечно, будет.
Динамическая педагогика тоже не панацея, но на уровне того времени она была, вероятно, лучшим выбором. И это был очень жестокий выбор.
Можно — легко! — понять тех, кто боролся с «флорой» или ставил капканы на мокрецов. В человеке заложено оберегать от любых опасностей своего ребенка. А будущее- самая страшная опасность, во всяком случае неизбежная, потому и хочется «обрубать его щупальца». Господин писатель Банев оказался очень свободным человеком.
Дело не в моем нравственном релятивизме. Дуалистична сама школа: информационный усилитель, равно необходимый и богу и дьяволу. И, наверное, единственное, чего мы можем от нее требовать — обеспечить минимальный «коэффициент усиления» при максимальной «полосе пропускания» пространства решений и зоны личной свободы. Наверное, именно это имел в виду Г.А., вступаясь за фловеров, которые были ему, по меньшей мере, неприятны.
Иными словами, создание лицеев, интернатов, спецшкол, частных гимназий есть относительное добро. Такие учреждения полезны в одних условиях, бесполезны в других, опасны в третьих. Но закрытие их «сверху» (волею чиновничьего начальства), сужающее пространство выбора и «полосу пропускания» людей обществом, является злом абсолютным.
Развитие возникает как результат взаимодействия поступка и сомнения. Свобода есть, прежде всего, развитие. С поступками все более или менее ясно. Они естественны. «Именно то, что наиболее естественно, — заметил Бол-Кунац — менее всего подобает человеку». Сомнение неестественно.
«За миллиард лет до конца света» — повесть о сомневающихся.
Клише «советский интеллигент» сразу дает отсылку к шестидесятым годам XX века, но в данном случае речь идет по крайней мере о восьмидесятых. Трудно сказать, на этой ли линии исторического события находится Ташлинский лицей и лепрозорий из неизвестного Города, но, во всяком случае, «Урановая Голконда» и марсианские города были на иной линии.
Действие происходит в привычно тоталитарном социалистическом государстве, и некая, пусть и вымороченная, свобода ташлинских нравов — с наркотиками, лицеями, фловерами, дешевой пищей и народными митингами — для героев повести несбыточная мечта.
Никто из них не оппозиционер — ни рассказчик Малянов, ни вальяжный Вечеровский, ни Губарь с его «феддингами», ни Вайнтартен с ревертазой и новым институтом. Напротив, они только что не подчеркнуто лояльны. Но сомнение приводит к развитию, а познание является единственной формой развития, достойной человека, и вот тогда оказывается, что существование этих людей представляет собой угрозу даже не правящему режиму, не государству или партии, а целой вселенной, равнодушной и апатичной. Как государственный голем.