Возвращение к звездам: фантастика и эвология
Шрифт:
Конечно, черт бы с ними — произведениями искусства, тем более что не меньше было спалено в пламени военных пожаров. Но это наша логика. Человеческая. Там, «наверху», точно знают, что рукописи не горят.
И не в этом дело, конечно.
Война слишком человеческое, чтобы ее можно было так легко отменить. Ведь зачем- то мы нужны Ему именно такими, какие есть; Он такими нас создал.
Есть, однако, еще одно решение. Согласующееся и с диктатом Реальности, и с милосердием Господа. Оно очень простое.
Всякий раз, когда умирает Человек, Господь создает новый Мир. Мир, в котором
«— А если мы не найдем воды?
— Вы ее найдете. Всегда находили и теперь найдете».
Но для своей прежней Реальности он умирает. В бою. При кораблекрушении. В постели. Под колесами автомобиля. Смерть для других — как непременный атрибут Творения. Атрибут развития и подвига. И бессмертие для самого человека, бессмертие, оплаченное непрерывным созданием миров, изгибающее линии судьбы и порождающее саму плоскость исторического континуума.
Зачем?
Ответ довольно прост:
«Вы начинаете новый этап, Андрей, и на мой взгляд — решающий этап. В известном смысле даже хорошо, что все получилось именно так. Рано или поздно все это с неизбежностью должно было произойти. Ведь экспедиция была обречена. Но вы могли бы погибнуть, так и не перейдя этого важного рубежа…»
Когда я первый раз прочитал «Град обреченный» (вернее, одну его главу, которая сейчас называется «Разрыв непрерывности», а тогда — «Экспедиция на север»), я был лет на семь младше Андрея Воронина-«мусорщика». Теперь я на те же семь лет старше господина «Советника» Воронина, а роман прочитан мною в девятый раз. И как и тогда, двадцать с, лишним лет назад, я ощущаю только одно — горькое, обидное непонимание. Девять прочтений открыли мне девять смысловых слоев текста, но, думаю, и последний из них почти так же далек от понимая авторского замысла, как и первый.
«…испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы…»
Сейчас, в 37 лет, я читал «Град обреченный» как роман о взрослении.
Общество — через родителей и школу — программирует Человека, чтобы вести с ним осмысленный диалог. Не все, конечно, доживают до конца этой стадии в Текущей Реальности, но многие доживают.
Им кажется, что они уже знают и умеют все. Они имеют ответы на все вопросы, имеют «хороший жизненный план» и вряд ли будут думать о чем-то другом. Даже верующие среди них — атеисты (потому что Господь живет в мире неразрешимых вопросов, а для них пока все вопросы разрешимы). Даже атеисты среди них — идолопоклонники, поскольку хочется во что-то верить, оправдывая свое — такое неочевидное — существование.
А дальше начинается жизнь.
Мусорщик становится Следователем, и вот он уже допрашивает своего друга, а тот кричит ему: «Жандармская морда!».
«…Ты не был болваном. Ты был хуже. Ты был оболваненный, С тобой ведь по- человечески разговаривать было нельзя».
Еще один оборот делает жизнь, и Редактор городской газеты таскает передачи в тюрьму, а их однокашник по «коллегии» мусорщиков захватывает власть в Городе, расставляя повсюду виселицы, стреляя и убивая — «по делу», «на
«Ты взрослеешь, Андрей. Медленно, но взрослеешь».
Воронин сильно меняется между второй частью и третьей. Идеалы заставили его предать, но и сами не выдержали предательства. Старые апостолы не были отброшены за ненадобностью. Просто сломались. «…И нашел, что они лжецы…»
Редактор воспринимает себя взрослым. Он уже не тщится «положить свой живот на подходящий алтарь», как Кэнси. Он вообще почти не реагирует на события. Шведская шлюха Сельма (которой мусорщик Воронин некогда втолковывал азы социалистической политграмоты) с вызовом говорит ему: «По-моему, это просто трусость — удирать сейчас из города».
Андрею все равно. Ему скучно.
На этой стадии существуют — не скажешь ведь «живут» — герои повести «Второе нашествие марсиан».
Что бы ни случилось в Мире Сотворенном, для них не происходит ничего. А если и нагрянут события, хорошие ли, страшные ли, обыватели неназванного Города встретят их детским вопросом. Да, тем самым. «Что же теперь с нами будет?»
Аполлон навсегда обиделся на свои юношеские идеалы. Как многие в Мире Сотворенном. Есть такое детское свойство — обижаться навсегда. Когда-то было принято ругать несчастного Аполлона и подобных ему людей. Ругали в целом с позиции Воронина времен работы мусорщиком. За трусость, вялость, слабость, за измену человечеству перед лицом марсианской агрессии.
А мне кажется, что его можно только жалеть. Ведь ему придется умирать обиженным ребенком.
Новый поворот, и вот исполняется заветная мечта интеллигента: Воронин становится частью Власти. Да не какой-нибудь, а очень даже «хорошей». Диктатура посредственности над кретинами? Конечно, но, как правило, имеет место диктатура кретинов над посредственностями. В искусстве руководства Гейгер преуспел значительно больше среднестатистического президента. Не фашист, не убийца, не идиот… и действительно работает во благо большинства, как это ни странно.
Высокие материи, однако, окончательно развенчаны Ворониным. Теперь бывший комсомолец с восторгом играет в новую игру. «Он вдруг как-то очень явственно осознал, что вот он — советник, ответственный работник личной канцелярии президента, уважаемый человек, что у него есть жена, красивая женщина, и дом — богатый, полная чаша <…> Он был взрослым человеком <…> Не хватало только детей — все остальное у него было как у настоящих взрослых…»
И все-таки он бросает и пост, и Сельму, и Амалию, и всю обеспеченную жизнь ради экспедиции на север. Обреченной экспедиции.
«Взрослый», он пытается объяснить себе, почему и опять обманывает себя. Теперь с другой стороны. Раньше ему чудилось, что он с Сельмой спит «ради блага народа», сейчас ему чудится, что на верную смерть он идет ради власти. Кацман сказал бы: «Это вряд ли…»
И снова виток накручивается на виток, гибнут люди, кварталы сменяются кварталами, в фантасмагорическом мире оживающих статуй, Хрустального Дворца, говорящих волков, скелетов в забаррикадированных квартирах Андрей продолжает идти вперед. К концу мира.