Возвращение к звездам: фантастика и эвология

Переслегин Сергей Борисович

Далее, книга должна быть не только необычна, но и понятна. Взрослый читатель знает, что миров-отражений много и готов следовать за автором в нарисованную тем Вселенную. Ребенок не менее хорошо знает, что мир един и он находится в самом его центре. Вписываться в сколь угодно прекрасную, но чужую (авторскую) картину реальности ребенок скорее всего не станет. (И это отнюдь не противоречит известному утверждению о лабильности психики ребенка. Представить вымышленный мир — это одно, поверить в него — совсем другое, а вписаться в мир, построенный другим, принять чужие — навязанные — правила игры, это совсем третье. Дело не в том, что ребенок не сможет вписаться. Сможет, но, боюсь, не захочет.)

Писатель может снова стать ребенком, написать

книгу от имени ребенка, в картине мира ребенка, в системе ценностей ребенка. Но! Этим ребенком обязательно будет он сам. И это означает, что текст, картина мира, система ценностей обречены быть устаревшими. Лет эдак на двадцать. И современный подросток с полным основанием скажет: «Моему народу это неинтересно».

Но почему писатель не может «внести поправки», «учесть снос» и «дать верный прицел»? Потому что в соответствии с формальной динамикой общества развитие проходит через отрицание. Эдикты сегодняшних пятнадцатилетних не просто отличаются от моих. Они моим противоположны. Я в состоянии это понять, но понимание это неконструктивно. Их ценности представляются мне странными. А мои ценности — для них хлам. И бесполезно искать правых и виноватых — нужно согласиться с А. Лазарчуком («Жестяной бор»): именно такая ситуация представляет собой норму, реактивное, поступательное движение общества. Как раз отсутствие отрицания следует считать социальной болезнью.

Это делает написание детской книги почти безнадежным. Однако дело обстоит еще хуже. Если автор каким-то не вполне понятным мне способом напишет текст с позиций сегодняшнего школьника, он станет понятен, но перестанет быть необычен. Противоречие сугубо тризовское. Формула (с позиции юного читателя) выглядит так: мир должен совпадать с моим, иначе я в него не захочу войти, мир не должен совпадать с моим, иначе мне он не интересен. Можно и продолжить. Мир должен меня чему-то учить (иначе мне он не нужен), но я не желаю и не буду учиться тому, что придумали вы.

И остается сделать вывод, что детская литература, специфически детская литература, дидактическая и воспитывающая, имеет право на существование и даже очень нужна — при том условии, что автору удается отталкиваться не от «вчера» (реакция юного читателя: глупо), не от «сегодня» (реакция: скучно), но от «завтра» (интересно!). Детская книга обязательно должна быть кусочком будущего. Но не вымышленного. Реального. Но все-таки чуть-чуть упрощенного, потому что нельзя начинать учиться математике по учебнику вариационного исчисления.

Именно потому лучшие ранние книги Стругацких («Трудно быть богом», «Далекая Радуга», «Хищные вещи века», «Понедельник начинается в субботу») остались их лучшими детскими книгами. Будущее в них реально и притягательно, и самое главное — что оно в них есть.

Переход из советского в постсоветское пространство привел к тому, что в масштабах страны возник «эффект запечатанного времени». Будущее исчезло. Будем надеяться, что не навсегда. Даже маги могли останавливать время лишь в Эвклидовом пространстве и ненадолго.

Капитализм, столь притягательный в кино и на обложках, столь победоносный и всеобъемлющий, все-таки нежизнеспособен. Он не в состоянии породить хотя бы одну собственную идею и вынужден перекраивать под свою мерку идеи, созданные в иную эпоху и органически ему чуждые (христианство, например). Капитализм воспринимает время и движение «по Уиллеру» — будущее «есть не что иное, как отрицание возникновения нового». Для того чтобы согласиться с концепцией Пригожина — будущее как создание новых структур, сущностей, смыслов — нужно иметь хоть какую-нибудь, пусть примитивную, но свою социальную перспективу. А ее нет. Потому и приходится всеми силами тормозить прогресс. А это «глупое занятье не приводит ни к чему».

«Эффект запечатанного времени» — еще одна причина кризиса детской литературы. Нельзя придумать будущее там, где его нет.

«Экспедиция в преисподнюю» тем и интересна, что — при всех упрощениях и искажениях, местами едва ли не пародийных, действие

все-таки происходит в «будущем Стругацких». В тексте поразительно много отсылок к «Возвращению». Тут и Мировой совет, и излюбленная тема китовых пастбищ, и «киберанекдоты» («отшлепала пятилетнего шалуна, науськавшего домашнего кибера гоняться за кошками и таскать их за хвосты»). Место ссылки Двухглавого Юла чем-то напоминает обиталище штурмана Кондратьева. Поведение старикашки Мээса на Земле — прямая иллюстрация к рассуждениям Руматы Эсторского о Ваге Колесе. («Кажется, он кошек любит…») Есть и более глубокие связи: между расследованием пакостей Великого Спрута в начале третьей части «Экспедиции…» и работой КОМКОНа-2 в романе «Волны гасят ветер».

Начало третьей части «Экспедиции в преисподнюю» отсылает нас еще к одной ранней повести — к «Стажерам». И если говорить о дидактике, то как раз здесь она и ненавязчива, и интересна.

Оказывается, вся история первых двух частей, повествующая о напряженной борьбе с Великим Спрутом и его приспешниками, на Земле давно забыта. Люди, получив ультиматум злодея, никак не могут толком уяснить, кто он такой и, главное, почему он считает, что его имя землянам вообще что-то говорит. В конечном итоге на решение этой мелкой, но досадной проблемы выделяют диверсионную группу в составе трех человек и один дредноут.

Великие подвиги, совершенные этой группой, тоже вскоре будут забыты. Жизнь великой империи Земной нации идет своим чередом, и никто не претендует на большее, нежели участие в каком-то одном ее славном эпизоде.

Сравните:

«Вы знаете, Юра, сколько людей на Земле? Четыре миллиарда! И каждый из них работает. Или гонится. Или ищет. Или дерется насмерть. Иногда я пробую представить себе все эти четыре миллиарда одновременно. Капитан Фрэд Дулитл ведет пассажирский лайнер, и за сто мегаметров до финиша выходит из строя питающий реактор, и у Фрэда Дулитла за пять минут седеет голова, но он надевает большой черный берет, идет в кают-компанию и хохочет там с пассажирами, с теми самыми пассажирами, которые так ничего и не узнают и через сутки разъедутся с ракетодрома и навсегда забудут даже имя Фрэда Дулитла. Профессор Канаяма отдает всю свою жизнь созданию стереосинтетиков, и в одно жаркое сырое утро его находят мертвым в кресле возле лабораторного стола, и кто из сотен миллионов, которые будут носить изумительно красивые и прочные одежды из стереосинтетиков профессора Канаяма, вспомнит его имя? А Юрий Бородин будет в необычайно трудных условиях возводить жилые купола на маленькой каменистой Рее, и можно поручиться, что ни один из будущих обитателей этих жилых куполов никогда не услышит имени Юрия Бородина. И вы знаете, Юра, это очень справедливо. Ибо и Фрэд Дулитл тоже уже забыл имена своих пассажиров, а ведь они идут на смертельно опасный штурм чужой планеты. И профессор Канаяма никогда в глаза не видел тех, кто носит одежду из его тканей, — а ведь эти люди кормили и одевали его, пока он работал. И ты, Юра, никогда, наверное, не узнаешь о героизме ученых, что поселятся в домах, которые ты выстроишь. Таков мир, в котором мы живем. Очень хороший мир».

А ведь это, наверное, важнейший момент во взрослении: уяснить, что ты один из четырех или пяти миллиардов. И не свихнуться от этого.

«…Уже только в узкоспециальных источниках упоминалось о диверсии тройки мушкетеров, возглавляемой флагманом Макомбером…»

«Мушкетерская тема» — еще одно пересечение миров «детских» и «ранних взрослых» Стругацких. (Атос в «Возвращении» и «Малыше», барон Пампа в «Трудно быть богом», в известном смысле — Виконт в «Поиске предназначения».) Заметим здесь, что знаменитые «Три мушкетера», некогда вполне «взрослый» (едва ли не под грифом «с 16-ти лет») роман, до сих пор остаются бестселлером детской литературы и одним из лидеров в индексе косвенного литературного цитирования. Не потому ли, что А. Дюма, описывая прошлое, случайно, или тонким нервом, или чудом, смог добавить в людей и их отношения что-то из будущего?