Врата судьбы
Шрифт:
— Боже мой, — проговорила Таппенс, — и ты так быстро нашел? Замечательно, Элберт.
На лице Элберта появилось довольное выражение, хотя он прекрасно отдавал себе отчет в том, что с действительно замечательной быстротой умеет выполнять необычные поручения, даваемые ему иногда Таппенс, а иногда Томми.
— Он говорит, что оно сильно расстроенное, — сказал он.
— Неудивительно, — сказала Таппенс.
Она выпила полчашки кофе и направилась в гостиную. Над роялем, обнажив почти все его внутренности, колдовал молодой человек.
— Доброе утро, мадам, — приветствовал он ее.
— Доброе утро, — ответила Таппенс. —
— Его давно пора настроить.
— Да, — сказала Таппенс, — я знаю. Видите ли, мы только что переехали, а переезды плохо сказываются на роялях. Ну и, конечно, его давно не настраивали.
— Да, это заметно, — сказал молодой человек.
Он нажал три разных аккорда подряд, два веселых, мажорных, и два печальных, ля минор.
— Прекрасный инструмент, мадам, если позволите.
— Да, — сказала Таппенс, — это «Эрард».
— Сейчас такой рояль достать нелегко.
— Он повидал виды, — сказала Таппенс. — Был под бомбардировкой в Лондоне. Бомба попала в наш дом. К счастью, нас тогда не было, и дом пострадал в основном снаружи.
— Да. Да, отлично сделанная вещь. С такими не приходится возиться долго.
Приятная беседа потекла дальше. Молодой человек сыграл начало прелюдии Шопена и перешел на версию «Голубого Дуная». Вскоре он объявил, что дело сделано.
— Не оставляйте его без дела, — посоветовал он. — Я бы хотел через некоторое время подойти и попробовать его, потому что иногда бывает, что они — как бы это объяснить — немного сдают. Знаете, не заметишь какую-нибудь мелочь, бывает.
Обменявшись несколькими дружелюбными замечаниями — и о музыке вообще и о фортепианной музыке в частности, они расстались, вежливо попрощавшись, как два человека, одинаково ценящих удовольствие, доставляемое р нашей жизни музыкой.
— Над домом вам, судя по всему, пришлось поработать, — заметил он, оглядываясь.
— Да, прежде, чем мы переехали сюда, он некоторое время стоял пустой.
— Понятно. И переходил из рук в руки.
— У него есть целая история, — сказала Таппенс. — В нем жило столько людей и происходило столько странных событий.
— А, вы, верно, имеете в виду ту давнюю историю. Даже не знаю, произошло это во время последней войны или предпоследней?
— Что-то, связанное с военно — морскими секретами, — с надеждой добавила Таппенс.
— Возможно. Ходила масса всевозможных историй, как мне рассказывали, но, разумеется, сам я ничего не знаю.
— Вас тогда еще не было, — сказала Таппенс, с удовольствием глядя на его юное лицо.
Когда он ушел, она села за рояль.
— Я сыграю «Дождь на крыше», — решила Таппенс, которой попытки настройщика исполнить прелюдию напомнили о Шопене. Затем она перешла на аккорды и начала играть аккомпанемент к песне, сначала тихонько мурлыча мелодию, затем напевая слова.
— Где мой верный влюбленный бродит, По каким краям, в какой стороне? Я, как птица в лесу, все пою и зову: Мой любимый, вернись же ко мне.
— Кажется, я начала не в той тональности, — заметила Таппенс, — зато рояль теперь в полном порядке. Как здорово, что на нем снова можно играть. «Где мой верный влюбленный бродит», — замурлыкала она и вдруг, задумчиво произнесла:
— Вернаялюбовь. Верный влюбленный? Да, похоже, это знак. Наверное, мне лучше пойти и сделать что-нибудь с Вернойлюбовью.
Она надела прочные туфли и пуловер
— Ну, моя верная любовь, — проговорила она, — теперь вниз, но не очень быстро.
Она убрала ноги с педалей и приготовилась по необходимости тормозить ими.
Несмотря на то, что Вернойлюбви всего-то и надо было, что скатываться вниз по холму, влекомой собственным весом, она делала это не очень быстро. Но наклон холма внезапно увеличился, Вернаялюбовь покатилась быстрее, Таппенс слишком резко попробовала затормозить, и они с Вернойлюбовью вместе приземлились в несколько более неудобную часть араукарии у подножия холма.
— Весьма болезненно, — проговорила Таппенс, выбираясь из цепких веток араукарии.
Выбравшись, Таппенс отряхнулась и огляделась. Перед ней находились густые заросли кустарника, поднимающиеся вверх по холму в противоположном направлении. Это были кусты рододендрона. Чуть попозже, подумала Таппенс, этот уголок будет выглядеть очень красиво, но сейчас это были обыкновенные заросли. И все же среди кустов она заметила довольно заросшую, но явно тропинку. Таппенс отломила несколько веток, продралась через окраинные кусты и пошла по тропинке вверх. Уже много лет никто не проходил здесь и не расчищал путь.
— Интересно, куда она ведет, — проговорила Таппенс. — Должна же она куда-то вести.
Должна-то должна, подумала она, когда тропинка пару раз резко свернула в противоположных направлениях, образовав зигзаг и заставив Таппенс вспомнить, как Алиса жаловалась на тропинки, которые вдруг отряхиваются и меняют направления. Кустов стало меньше, зато появились лавры, вероятно, давшие название дому, а еще дальше между ними завилась узкая, неудобная каменистая тропа. Внезапно она привела к четырем заросшим мхом ступенькам, поднимающимся к чему-то вроде ниши, ранее вроде бы сделанной из металла, впоследствии замененного на бутылки. Нечто вроде усыпальницы с пьедесталом, на котором стояла порядком попорченная каменная статуэтка: мальчик с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулось узнавание.
— По такому месту можно определить, в каком году разбивался сад, — заметила она. — У тети Сары в саду было почти точно такое же. И, кстати, у нее там тоже рос лавр.
Еще ребенком она время от времени гостила у тети Сары. Она вспомнила игру, в которую играла, — Речные кони. Для нее требовался хула — хуп. Таппенс, надо сказать, было тогда шесть лет. Ее хула — хуп и являлся конями. Белыми конями с гривами и развивающимися хвостами. В воображении Таппенс они мчали ее через зеленый, довольно густой травяной участок, затем через лужок, усаженный пампасной травой, взмахивавшей в воздухе пушистыми головками, по точно такой же тропинке, и, среди буковых деревьев в такой же вот нише стояла такая же фигурка с корзинкой. Таппенс, отправляясь туда на своих скакунах, всегда брала с собой дар, который нужно было положить в корзинку на голове мальчика: он одновременно служил и подношением, позволявшим загадывать желание. Считалось, вспомнила Таппенс, что желание почти всегда исполняется.