Вредители по найму
Шрифт:
– - Ну так теперь будешь знать! А претемный Улиан что завещал?
– - Делиться, -- коротко хохотнув, подсказал мне один из громил, что стояли сзади.
– - Верно, -- кивнул заводила и протянул в мою сторону руку, -- Так что давай, делись.
– - Не верно. Улиан Менемхетут завещал оросить пустыню кровью врагов, -- поправил я его.
– - К тому же, у меня делиться уже нечем. Все до последнего медяка отдал за лечение этой проклятой колдунье, а от ее наговоров все только хуже стало. Смотри, проказа по всему телу пошла.
С этими словами я
– - Чешется, просто жуть!
– - жалобно добавил я и старательно поскреб руку, -- А вы не знаете, проказа и впрямь такая заразная, как говорят, или это все враки?
Все трое сделали еще шаг назад.
Сунув руку в карман, я старательно там пошарил и, широко улыбаясь, вытащил медную монетку.
– - О! Один медяк затерялся. Претемного Улиана я уважаю, так что... Лови!
– - выкрикнул я и бросил монетку в главаря.
Тот вытаращил глаза и бросился в сторону, уворачиваясь от медяка. Позади раздался удаляющийся топот тяжелых сапог. Оставшийся в одиночестве заводила свирепо сверкнул на меня глазами и прошипел:
– - Тебе повезло, мальчишка, но мы с тобой еще встретимся.
Он, пятясь задом и не отрывая от меня взгляда, вошел в тень и... пропал!
– - Эй! Вы куда? А как же заветы претемного Улиана?
– - закричал я вслед, едва сдерживая смех.
– - Ушли, -- раздался голос банника, -- Здорово ты их! Я уж думал все, плакали наши денежки.
– - Мои денежки, -- поправил я, -- Кстати, а почему те двое убежали?
– - Я их слегка поскреб. Одного по шее, второго по руке. Видать, подумали, что их проказа достала.
– - Хорошо придумано, -- похвалил я банного духа, -- Спасибо тебе, Йорхш.
Остаток пути мы проделали безо всяких происшествий. Особняк Эмилио находился за внешней городской стеной. Нет, не в западных трущобах и не в южном ремесленном квартале, а в восточной части, которая называлась Вольной. Здесь ютились безземельные дворяне, которым гордость не позволяла жить рядом с простыми горожанами, а тощий кошелек -- обзавестись собственным загородным поместьем и землями.
Улица, которую назвал мне наниматель, называлась Журчащей, и впрямь, журчать там было чему: с добрый десяток фонтанов и два полноводных ручья, текущих с востока на запад вдоль главной дороги. И это не считая миниатюрных водопадов и фонтанов, которые украшали фасады домов или участки земли, на которых эти дома стояли. Улица оказалась довольно большой, но домов здесь было немало, просто к каждому из них прилегала огороженный участок таких размеров, что можно было еще с несколько зданий построить.
Нужный дом я отыскал почти сразу: это был двухэтажный особняк, перед которым стояла статуя... лошади! А за домом раскинулось самое настоящее поле с сочной зеленой травой, на котором паслась пара лошадей... Или существ, очень похожих на лошадей, если не считать пары
Мы с банником расположились прямо напротив особняка Эмилио, спрятавшись за кустами мухоловника, росшими вдоль дороги. Я прямо здесь вывалил из карманов обломки досок и пару горстей земли, прихвачены мною там, где когда-то стояла баня Йорхша -- благодаря этому, банник смог покинуть место, к которому был привязан. Отряхнув руки, я приказал духу следить за окнами дома.
– - Зачем?
– - удивился тот.
– - Я бы хотел к нему в гости наведаться... когда там никого не будет.
– - Так спросил бы у домового. Поместье большое, от такого дома домашний дух далеко отойти сможет. Позвать?
– - Эм... Уверен, что он не выдаст нас хозяину? Может, он в нем души не чает?
– - Домовые уж больно конюших не любят, постоянно друг другу пакости строят. А ежели хозяин в лошадях души не чает, значит, первым делом будет задабривать того духа, который ему лошадей подпортить может. Или наоборот -- присмотреть за ними как следует.
– - Резонно, -- согласился я.
– - Да ты сам посмотри: в доме на окнах снаружи паутина висит, а конюшня ухоженная. Вот с конюшим его точно не советую знакомства водить: как пить сдаст хозяину!
– - Ладно. Зови своего домового.
Рядом что-то едва слышно прошелестело листвой, а мне ничего больше не оставалось, как ждать и думать. А обмозговать было что. Например, способ, которым можно было проклясть или сглазить человека, да так, чтобы никаких следов не оставить. И чтобы жертве стало худо непременно в нужное время, ни часом раньше, ни часом позже.
Впрочем, как раз это можно было устроить. Госпожа Гюрзильда называла такой вид вредительства "условным проклятьем". Бывало, приходили к ней просительницы, которые хотели не просто сглазить свою соперницу или блудливого мужа, а непременно чтобы знал окаянный, за что страдает. Звучало это обычно примерно так:
"Порчу на него наслать, чтобы крючило его во все стороны! Только чтобы не сразу, пусть, гад этакий, живет здравствует. Но как только сунется за порог к этой стерве задастой, там прямо там его чтоб и скорячило, дабы неповадно было от жонки к соседкам бегать, да чужим девкам подол крутить!"
В таких случаях бабка проклятье клала особое, "спящее", который сидит себе тихо на несчастной жертве, словно и нет его, потому как не доделанное: не вложено в него должной силы. А поверх такого проклятья -- хитрый наговор, который вступает в силу только при каких-то условиях. Смекаете? Только неверный муженек ступит на порог к соседке -- за солью там, или спросить чего -- и наговор тот час вступает в силу. А составлен он так, чтобы "пробудить" дремлющее проклятье.
Я уже начал составлять наговор, когда что-то острое -- смертельно острое!
– - уткнулось мне в бок. На меня дохнуло перегаром, и раздался грозный голос: