Время кобольда
Шрифт:
– Не могу сказать, что мне стало понятнее, Сэмми.
– Что ты от меня хочешь, Кэп? Я сам не понимаю. Если ты меня выставишь за дверь, к этим, я, наверное, забуду всё и стану совсем как они. Буду бродить от столовой к сортиру и обратно, пялить баб в душе и спать без снов. Разве не счастье?
– Так что же ты не идёшь? Никто тебя не держит.
– Что-то не хочется.
– А чего хочется?
– Стать живым.
– Есть идеи, как это сделать?
– Нет. Но пока я с вами, я хотя бы знаю, что мёртвый. И лучше окончательно
– Что будем делать? – обратился я к женщинам.
– Дай мне бумагу и ручку, – сказала Абуто. – Я тоже хочу всё записывать.
Я достал из стола свой запас и отделил ей пару листочков.
– Маркер вернёшь, он один.
Она кивнула и уселась за стол. Пусть пишет. Два летописца лучше одного.
– Сэкиль, Натаха? Есть мысли?
– Не знаю, Кэп, но мне от них страсно.
– Я не поняла, Кэп, но я вообще не очень умная. Может, хотя бы пожрём? Дохлые они или нет, но еда-то, наверное, съедобная.
И мы, не придумав ничего лучше, пошли в столовую. На раздаче снова стоит Васятка, котлеты и пюре ровно такие же говённые, как всегда, не лучше и не хуже. Все перестали есть и уставились на нас, но мы не обращаем на них внимания, потому что теперь окончательно непонятно, кто они или что они. И где в этой картине мы.
– Кэп!
– Чего тебе, Стасик?
– Ваше игнорирование возмутительно и недопустимо! И я Станислав!
– Стасик, я же сказал тебе, куда идти, почему ты ещё не там?
– Вот так, значит? И с чего такое отношение? Мы, конечно, не друзья, но почему внезапная враждебность?
– Видишь ли, Стасик, – попыталась объяснить Натаха, – тебя тут, возможно, вообще нет. Ты, говорят, помер. И они, – она обвела рукой столовую, – померли. Так о чём с вами разговаривать?
– Так вот в чём дело… – печально сказал Стасик. – А я думал, что вы не догадались… Давайте, ребята!
И он кинулся на меня – тупо всем весом, опрокинув на пол вместе со стулом. Я оказался просто не готов – сидел за столом, ел, не ожидал. Стасик прижал меня, не давая ни ударить, ни вытащить пистолет. Мне требовалась буквально секунда, чтобы сбросить его неумелый захват, но мне её не дали. Сидевшие за столами вскочили и бросились на нас, не дав встать или разорвать дистанцию, и буквально завалили телами. Кто-то орёт, что его укусили, кто-то стонет, получив от меня ногой по лодыжке, сопит, сосредоточенно отбиваясь, упорная Натаха – но мы уже проиграли.
Нас почти не били – Стасик мстительно и неумело попинал меня связанного, остальных вообще не тронули после того, как обездвижили, связав полотенцами и полосами ткани от разорванных простыней. Оттащили, прислонили сидящих к стене, встали полукругом, глядя сверху вниз. Стасик крутит в руках вожделенный пистолет. Обрёл, значит.
– И что дальше? – я сплюнул под ноги Стасику, слюна оказалась красной.
– Ты мне скажи, Кэп. Или кто ты там на самом деле?
– На каком, нахер, «самомделе»? Стасик, ты окончательно тронулся? А вы, люди, что, не видите, что у него кукуха выскочила?
Но они стоят и смотрят молча.
– Нет, Кэп, – усмехнулся этот микродиктатор, – больше ты им головы не заморочишь. Мы теперь всё знаем. Когда мёртвый, то понимаешь за жизнь.
– Мы умираем каждую ночь, Натаха, – сказал смущённо Васятка. – Умираем и не можем умереть, потому что мёртвые. И это хуже ада. И мне плевать, что у нас с тобой было, потому что мы так больше не можем.
– Но вы-то другие, – добавил Стасик, – все, кроме этой аппетитной чёрной жопки. Да, Сэмми? Почему ты с ними, дружочек?
– Ты знаешь почему, – буркнул Сэмми.
– Да, мой хорошенький, знаю, конечно. Потому что они живые. Или хотя бы не мёртвые. И пока ты с ними, ты почти жив, да? Ах, Сэмми-Сэмми, таким надо делиться. Ты же поделишься со своим хорошим дружочком Станиславом, мой чёрный пупсик?
– Оу, Сэмми, я не думара, сто ты гей, – удивилась Сэкиль.
– Я не гей, – мрачно буркнул Сэмми, – просто иногда экспериментирую. А что такого? Мне было скучно. Развяжи меня, Стасик, я такое же дохлое дерьмо, как вы.
– Ты не будешь делать героических глупостей?
– Пусть геройствуют живые.
– Развяжите его, он бесполезный.
Сэмми подняли на ноги и развязали. Он, стараясь не глядеть в нашу сторону, отошёл подальше и уселся за один из столов.
– Что мне делать с вами, Кэп? – спросил Стасик.
– Тебе не кажется, что это надо было продумать до того, как набрасываться?
– Нет. Я знаю, что ответ в вас. Но не знаю, в чём он состоит.
– На что ответ?
– Как нам перестать умирать.
– Не знаю.
– Может быть. А может быть, и нет. Но это неважно. Ты не представляешь себе те муки, которые мы испытываем, и, поверь, мы попробуем всё, чтобы их избежать. Может быть, достаточно просто быть рядом с вами. Может быть, вас надо трахать. Может быть, надо пить вашу кровь. Может быть, вас надо убить и съесть – но это уже последний способ, сам понимаешь. Только если ничего больше не поможет.
– Предложил бы тебе отсосать для начала, но тебе в радость, а мне противно.
– И это попробую, – ничуть не смутился Стасик, – уж больно цена высока. У нас впереди вечность мучений, это отлично мотивирует. Так что, если ты знаешь способ, лучше скажи сам, сэкономим время.
– Хочешь верь, хочешь нет – без понятия.
– Жаль, – вздохнул Стасик, – искренне жаль. Ты, конечно, отвратительно самодовольный гетерошовинист и гомофоб, но я не испытываю радости от того, что придётся с тобой проделать. Ну, почти не испытываю…
Какая всё-таки гнусная у него ухмылочка. И где он научился так связывать? Вообще не получается растянуть узел.
– Эй, – сказала Абуто, – может, меня отпустите? Я тут вообще случайно…
– Вот ещё. С тобой мы тоже поэкспериментируем, нельзя упускать ни одного шанса.